Догони свое время - Аркадий Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, ты и наглец! – сказал я уже миролюбиво. – Вот тебе рубль, и катись колбаской по Малой Спасской!
Из глубины коридора на наш разговор подошёл Шосин:
– А, Миклуха! Это опять ты! Всё рубли сшибаешь? Свой лимон уже пропил, говорят.
Шосин, оказывается, хорошо знал этого субъекта, и теперь благодушно вступал с ним в разговор.
– Какой лимон? Брешут! Я за свою «хазу» полтора лимона взял, и все, – бомж наискосок, от самого плеча, полоснул себя по животу, – туда ушли! – и гордо мотнул головой, показывая, какой он питух, и как он ловко пропил в бомжатнике целых полтора миллиона рублей, вырученных за продажу родительской трёхкомнатной квартиры.
– Это точно, всю квартиру спустил, а теперь в тепловой камере у нас во дворе живёт, – то ли восхищаясь безумным поступком бродячего алкоголика «Миклухи», то ли осуждая, обернулся ко мне Шосин. – Дай ему червонец, а то у меня сегодня полный голяк! Я Миклуху давно знаю, он потом тебе отдаст. Отдашь, Маклай?
– Ага! – щербато оскалился «Миклуха», – «Стольник» отдам, как заработаю!
– Слухай, – почему-то оживился Шосин, обращаясь ко мне, – у тебя вроде стольник был? Дай сюда!
Я протянул сотню завхозу. Всё-таки это не бомж.
– Миклуха, слушай сюда! Выпить хотца?
– А то нет! – сухо, в попытке сглотнуть слюну, передёрнулся на куриной шее кадык.
«Миклуха», наверное, живо представил себе стакан водки, и шумно сглотнул застоявшуюся сухость во рту
– Бутылку из горла разом, не закусывая, выпьешь?
– А то нет! Пить да закусывать, зачем тогда пить?
– Ну, смотри! Если опозоришься, жопу отшибу! Согласен?
– А то нет! – у «Миклухи» опять судорожно передёрнулся кадык. Было видно, как мучает его нестерпимая охота, та сила, которая высосала у несчастного всю его сущность, оставив только одну оболочку – сухую пергаментную кожу.
Мне не понравилась затея Шосина с бутылкой. Чего ради я должен поить какого-то ублюдка, пропившего и себя и память родителей? Какая мне радость оттого, что этот «Миклуха» выпьет один целую бутылку водки? Видали мы эти фокусы!
Но сотня уже в руках завхоза, а «Миклуха», гоняя по сухой глотке кадык, умоляюще глядел на своего благодетеля слезящимся собачьим взглядом.
– Значит так, договорились! Ты в один заход выпиваешь пузырь и самостоятельно уходишь в свой бомжатник. Если упадёшь, считай, на свете не жил! Идёт?
– Ага! – передёрнул безгубый рот «Миклуха», – подписываюсь кровью, как Фауст у Гёте!
Я удивился, надо же, Гёте знает! Тоже мне, эрудит!
Шосин, раскачиваясь по-пингвиньи, уже переходил улицу, направляясь к гастроному за водкой.
«Миклуха» нетерпеливо перебирая ногами в широких раструбах резиновых сапог, с надеждой смотрел ему в спину.
Позже я узнал, что этот бродяжка вовсе и не Миклуха и даже не Маклай, как его ещё называли собутыльники, поселенцы подземных тепловых камер, романтики и философы нищенства, а Рудя, Рудольф Ройтман, несмотря на своё немецкое имя и еврейскую фамилию, до мозга костей русский человек, каковым его рисуют теперешние массовые издания: пропойца, нечистоплотен, ленив, безответственен, да к тому же ещё и придурок.
Но это совсем не так. То, что ленив он и пьяница – это точно. Но придурком никогда не был.
Рудольф Ройтман в своё время слыл талантливым математиком, имел учёную степень кандидата наук, вместе с тем приобрёл массу самых неожиданных для учёного пороков.
После защиты кандидатской, не желая поступать на службу, закружился в привычной студенческой среде, и за стакан водки мог в течение полутора-двух часов, шутя, сделать курсовую работу, считая на логарифмической линейке быстрее калькулятора.
Компьютеров тогда не было, и его часто приглашали ведущие инженеры на почасовую работу в местный НИИ химического машиностроения, где он за месячную зарплату лаборанта в течение двух-трёх дней обсчитывал сложнейшие проекты.
Привыкнув к лёгким заработкам и свободному времяпровождению, Рудольф пускался в длительные загулы, из которых его вытаскивали, пока были живы, родители.
Ну, а после закрутилось то, что закрутилось.
И вот он стоит, среднерусский полуеврей-полунемец, сучит в нетерпении ногами, глотает вязкую тягучую слюну, сторожа неожиданного доброхота с такой теперь недоступной для его кармана бутылкой водки.
На шум из двери рекламного отдела высунулся штатный фотограф Юра Краснянский, бывший партийный инструктор, а теперь зашибающий «бабло» на поприще раскрутки неходовых товаров.
Увидев Рудика, Юра снова нырнул в кабинет и через секунду появился с широкоформатной аппаратурой и сменными объективами.
– Ну, типаж! Вот это натура! Мужик, гляди сюда! – Юра покрутил, покрутил объектив, отложил его в сторону, поставил на свою японскую штучку другой и снова навёл объектив на Рудольфа, который, позируя, шутовски выпятил татуированную грудь.
Кстати, как рассказывал мне Шосин, Рудику наколку сделали по пьяному куражу лоботрясы-студенты, те, которых он вытаскивал из списков на отчисление. Как говорится, не пей вина, не будет слёз!
– Мужик, стой, не крутись! Вот тебе рупь на пиво!
Рудольф ловко подхватил брошенную монету и тут же спрятал в карман безрукавки.
Краснянский подошёл к бродяжке, снял с его головы шапку, потрогал звёздочку на ней и выпростал из свалявшейся войлоком опушки. Звёздочка теперь была чётко отпечатана на грязно-сером комковатом искусственном мехе и казалась, с брызгами пятилучья, упавшей капелькой крови в жухлую примятую траву.
– Вот так самый раз!
Потом Юра что-то быстро сказал Рудику и нанёс ему молниеносный удар в печень. Тот мгновенно изменился в лице, и, согнувшись, схватился за живот. Краснянский, подняв камеру, отшатнулся в сторону и застрекотал автоматическим спуском, меняя кадры.
– Ну, всё, всё, мужик! На тебе ещё рубль, и мы квиты! Завтра смотри рекламу со своей физиономией под названием «Действие регулакса – налицо!» или нет, лучше – «Чеченский синдром русского десантника»
На другой день действительно крутили рекламный ролик об эффективности слабительного средства «Регулакс», которое так живописно демонстрировал Рудольф Ройтман, кандидат математических наук, а теперь, «в миру» просто – «Миклуха», даже без буквы «о» на конце.
Потом в губернской газете с интимным названием «Наедине» на весь разворот под громкой «шапкой» «Чеченский синдром» корчился в наркотической ломке русский десантник, ветеран локальных войн, с лицом Рудольфа Ройтмана.
…Миклуха всё приседал и приседал, и было видно, что ему никак не удаётся ухватить раскрытым ртом воздух.
Рубль, звеня, покружился на мозаике пола и опрокинулся проигрышной стороной – «решкой».
Так он и остался лежать на бетоне, пока я выяснял отношения с известным на всю область фотохудожником. Если бы не подоспевший Шосин, драки было бы не избежать.
Рудольф Ройтман, а теперь по жизни «Миклуха», наконец-то выпрямился, и, увидев в пухлой руке Шосина вожделенную бутылку, задрожал всем телом, завибрировал, встряхивая руками, словно освобождал себя от налипшей подвальной мерзости. Закрутил головой, убеждаясь, что всё это не сон, даже улыбнулся Краснянскому. В глазах появилась что-то похожее на радость всепрощения и душевного восторга.
– На, Миклуха, глотай! Глотай, пока я добрый! – Шосин сам откупорил бутылку местной дешёвой, но не менее забористой водки, и протянул Рудику.
Тот, ещё не веря в привалившее счастье, ухватил двумя руками бутылку, потом, словно ожёгшись, быстро поставил её у ног Шосина и вопросительно посмотрел на благодетеля.
– Бери, бери! Покажи дяде фокус, Копперфилд говённый! Научи нас, дураков, как с водкой управляться!
Рудик, вспомнив счастливые времена, улыбнулся во весь щербатый рот, горделиво обвёл нас, неразумных, глазами, подхватил бутылку, закинул голову и, закрыв глаза, всунул по самые плечики узкое горлышко бутылки в пожелтевшие щербины. Сухой кадык его скользнул под подбородок и замер там.
Теперь Рудик был похож на щипаного длинноногого петушка у поилки с водой.
Мы с интересом смотрели, как быстро стала опорожняться бутылка, хотя Рудик не сделал ни одного глотательного движения. Даже Юра Краснянский, забыв про объективы и профессиональную привычку фотографировать всё подряд, с изумлением остановился возле нас.
Через минуту Рудик отставил бутылку, показывая, что она пуста, и медленно пошёл на выход.
Мы вышли посмотреть, как он будет добираться до своего лежбища в строительном мусоре.
Рудик шёл, откидываясь на спину, так медленно, что, казалось, он вот-вот остановится и опрокинется навзничь.
Вскоре так и случилось. Рудик вскинул руки вверх, словно радостно приветствовал кого-то, невидимого нам, ноги его обутые в чёрные жёсткие резиновые сапоги оторвались от земли, и он, захрапев, упал, ударившись затылком о каменный бордюр.
Он так и остался лежать, совсем недвижимый, один сапог при падении соскочил с ноги, и жёлтые растопыренные пальцы стопы торчали костяшками рассыпанных бухгалтерских счёт.