1917. Российская империя. Падение - Эдвард Радзинский

Иван Федорович Манасевич-Мануйлов начал жизнь удивительно. Сын нищего еврея Манасевича, он был усыновлен богатым русским купцом Мануйловым, завещавшим ему громадное состояние, однако с условием, что деньги он получит только в 35 лет. Но молодой Манасевич ждать не стал. Он покинул провинцию, приехал в Петербург и, приняв лютеранство, весело зажил в столице – кутил, играл, занимая деньги у ростовщиков под будущее наследство. Ему покровительствовал князь Мещерский – антисемит и один из влиятельнейших идеологов монархизма (впрочем, учитывая гомосексуальную ориентацию князя, сплетники легко определили причины этой странной привязанности). Карьера Манасевича развивается стремительно. Он начинает тайно сотрудничать в охранке, выполняя самые разные поручения (например, он выкрал у секретаря Витте документы, компрометирующие графа, и передал их ненавидевшему Витте министру внутренних дел Плеве). Вскоре по протекции князя Мещерского Манасевича – иудея по рождению, лютеранина по вере… отправляют в Ватикан – «защитником прав православных христиан» при Папе Римском!

В 1917 году ему пришлось отвечать на вопросы Чрезвычайной комиссии.

«– Кроме официальных функций (при папском дворе. – Э.Р.), какие еще у вас были?

– Наблюдение за пропагандой католицизма.

– За влиянием Рима на Россию?.. Как вы следили за продвижением католицизма?

– В моих руках были агенты.

– То есть вы были главой агентуры?..»

Он все время работал в разведке. Во время Русско-японской войны он сумел проникнуть в японское посольство в Гааге, где добыл дипломатический шифр. Манасевич показал: «В самое короткое время мною были получены шифры следующих государств – Америки, Китая, Болгарии и Румынии». Однако в 1905 году его коллеги по шпионажу доказали, что сообщенные Манасевичем сведения часто попросту выдуманы и что он присваивал себе деньги, ассигнованные на агентов.

Манасевич выходит в отставку и начинает сотрудничать в газетах. Он привык к двойной и даже тройной игре и продолжает держаться на плаву. Он входит в тайные сношения со знаменитым Бурцевым – революционером и охотником за провокаторами департамента полиции. И одновременно… продолжает сотрудничать с охранкой. Назывались баснословные суммы, за которые Манасевич продавал Бурцеву полицейские документы…

Оставленное ему наследство давно съели долги, и тем не менее он тратит огромные деньги за карточным столом и на бирже. Он продолжает вести свои запутанные дела – в газетах, в разведке (или в разведках разных стран), в тайной полиции и у революционеров. И всюду получает гонорары… «Омерзительный, малорослый, бритый» – так описывает его Блок.

В 1915 году он еще раз резко повернул свою судьбу. Раньше Манасевич-Мануйлов зло выступал против Распутина в печати (тот даже жаловался, что Манасевич «преследовал его с фотоаппаратом»). Теперь же он начинает играть роль новообращенного почитателя «отца Григория» и вскоре, ко всеобщему изумлению… оказывается близким другом Распутина!

Сей «бывший Савл, а ныне апостол Павел», конечно, показался Распутину весьма ценным человеком. К тому же Манасевич обожал кутежи и рестораны. Так мастер интриг и провокаций очутился на Гороховой и вошел в «мозговой центр».

Загадочная Решетникова

В то время как Джунковский начинал расследование скандала в «Яре», Распутин, веселый и пьяный, уезжал из Москвы. Его отъезд подробно описан свидетелем, который хорошо уловил настроение, владевшее тогда Распутиным.

Из показаний в «Том Деле» Константина Яковлевича Чихачева, 48 лет, председателя Орловского окружного суда: «В начале 1915 года, будучи товарищем прокурора Саратовской судебной палаты, я ехал по делу из Москвы в Петроград. На Николаевском вокзале я увидел толпу людей вокруг человека, лицо которого много печаталось в газетах. Распутин ехал тем же поездом… Его сопровождали несколько дам с цветами и конфетами. Он был одет в меховое пальто на собольем меху… бобровую шапку и цветную шелковую вышитую рубашку, подпоясанную шелковым поясом с кистями, и высокие лаковые сапоги (все отметил зоркий глаз судьи! – Э.Р.)… сухощавый, высокий мужчина лет 40 с бесцветными глазами, длинной бородой и длинными волосами… Он шутил с дамами, нервно потирал руки, вертелся на месте, подергивал плечами, был навеселе. Публика на перроне узнала Распутина и с любопытством наблюдала за его поведением (вчерашний нищий крестьянин давно стал «суперзвездой». – Э.Р.)… Я сел в тот самый вагон 2 класса международного общества, в котором уже было приготовлено маленькое купе для Распутина… В том же вагоне ехали муж и жена Хотимские. Он – чиновник особых поручений при министре государственных имуществ, она – племянница жены Витте (видимо, поэтому Хотимская будет столь бойка, зная отношения мужика с Витте. – Э.Р.). Она… решила познакомиться с Распутиным, вошла к нему в купе, познакомилась сама и познакомила нас… Распутин пригласил всех нас к себе в купе».

И один из пришедших сразу задал бесцеремонный вопрос:

– Послушай, Григорий, где это ты наклюкался?

– Да это у Решетниковой… Видел, которая меня провожала… моя поклонница.

«Моя поклонница Решетникова»… Та же фамилия – Анисья Ивановна Решетникова – занесена в полицейский протокол при перечислении лиц, кутивших с Распутиным в ресторане «Яр». Именно эта фамилия сыграет с могущественным главой корпуса жандармов Джунковским очень злую шутку…

Распутин говорит

Но вернемся в вагон, где продолжается беседа, записанная Чихачевым. Сначала пришедшие разговаривают с Распутиным насмешливо, как баре с подвыпившим мужиком.

– Ты, может быть, хочешь еще выпить?

– Да разве здесь есть вино?

Не забудем – в России действует «сухой закон». Однако «Хотимские везли из Крыма несколько бутылок красного вина. Откупорили одну, спросили у проводника стаканы, и у Распутина развязался язык… На все вопросы Распутин отвечал охотно, разговор вел непринужденно, нередко даже с увлечением, будто находился в обществе старых знакомых. Он производил впечатление совершенно непосредственного человека, говорившего то, что он думает. На некоторые вопросы он отвечал, что в них ничего не понимает. Ни ханжества, ни рисовки, ни стремления казаться умнее и лучше, чем на самом деле… Он часто уснащал свою речь словами вроде «понимаешь», часто употреблял нецензурные ругательные слова, жестикулировал, потирал руки, ковырял в носу».

Наконец его попутчики перешли к самым волнующим тогда русского обывателя темам. «О царе и царице Распутин говорил неохотно, но… сказал: «Он прост, но за простоту ему Бог дает. Никто Константинополя не взял, а он, может, и возьмет»… И еще он сказал: «Уговаривают все царя быть Верховным главнокомандующим. Государю хотелось, а я все против говорил. Разве может царь командовать? С него ж за всякого убитого спросят… А царю хотелось. Он даже побелел, когда я стал говорить напротив».

Поразительное замечание! Значит уже тогда, в начале 1915 года, «царю хотелось» быть Верховным главнокомандующим? Но умный мужик понял, что нельзя…

Этот рассказ Распутина удивительно дополняет запись в дневнике великого князя Николая Михайловича, сделанная в самом начале войны: «29 августа 1914… Очевидно выбор Николая Николаевича Верховным главнокомандующим признается уже неудачным, а самому (царю. – Э.Р.) взять бразды сложного управления армиями признается еще несвоевременным. Вот когда побьют, да мы отступим – тогда можно будет попробовать! Едва ли я очень далек от истины! Поживем – увидим…»

И мужик, и великий князь окажутся правы. Но ясно, что Распутин уже тогда понимал: дни его врага Николая Николаевича сочтены. Царь хотел встать на его место.

А пришедшие продолжают жадно расспрашивать мужика о «царях»… «Распутин очень одобрял, что царица ухаживает за ранеными: «Она по крайней мере узнает, как народ страдает»… На вопрос, не царица ли подарила ему эту великолепную шубу, он ответил: «Нет, поклонница подарила, Решетникова, а царица подарила другую, похуже, которую я теперь не ношу».

Опять Решетникова… Видимо, она очень богата, если ее шуба была получше царского подарка и поразила даже этих господ…

После «царей» перешли к другой волнующей теме: «Распутин не скрывал, что он любит женщин. Говорил, что они хорошие, только все обманывают. К придворным женщинам и аристократкам относился с презрением… «Дуры! Сами ко мне лезут. Пришла ко мне, просит благодати. Говорила бы прямо, что ей нужно…» На вопрос, почему он пользуется таким успехом у женщин – уж не гипнотизирует ли он их, Распутин с досадой отвечал: «Самый я простой человек, никаким гипнотизмом не занимаюсь и не понимаю, что это значит».

И наконец, третий волнующий вопрос: «О войне Распутин говорил неохотно… (Еще нельзя выступать против войны, еще все в угаре близкой победы. – Э. Р.) Он ссылался на то, что воевать вообще не следует. На вопрос, когда кончится война, высказал такую мысль: «Вот возьмут Константинополь, тогда всему крышка», или отделывался общей фразой: «Воевать люди вообще перестанут, когда мальчишки драться перестанут».