Мертвые не молчат - Марк Вернхэм

— Я хочу сказать… — начинает Дэвлин снова. — Хочу спросить… ну, это все настоящее? Все эти твои парапсихологические штуки? Это по-настоящему? Потому что теперь я не знаю, что и думать. Мне казалось, я понимал, в чем тут дело. Но теперь я не понимаю… Совершенно не понимаю. — Дэвлин снова замолкает, у него явно что-то на уме. Потом он выдает: — Мартин, что же такое там, в студии, произошло? Что это был за крик? Это было совершенно на тебя не похоже… Совершенно не твой голос. Ты же не так всегда делал свои штуки, так ведь? И что же такое я видел вчера в больничной палате? Ты знал, что это, так ведь? Я что-то видел… Кого-то… А ты знал, кто это, да? Ты сказал, как его зовут. Потом он исчез. Он просто исчез, Мартин. Как… как гребаный призрак.

— Дженсен Перехватчик, — говорю я и при этом улыбаюсь, хотя голова у меня кружится, в животе бурчит, а рот забит огромным страшным языком Мартина Мартина.

— Точно! Дженсен Перехватчик! Именно это ты и сказал! — Дэвлин даже кричит от возбуждения. — Так что же, черт возьми, произошло в студии, Мартин? Что такое вообще происходит? Что это ты там орал по поводу войны? И кто такой Дженсен Перехватчик?

Бедняга Дэвлин. Как всегда, паникует. Он думает, что он все контролирует… Но он и понятия не имеет, как он неправ. Никакого понятия. Он думал, ММ — это просто шоу-бизнес, как какой-нибудь фокус-покус, который показывают детишкам.

— Мартин, мне нужно знать, это все правда? Это все по-настоящему? Потому что вокруг меня происходят совершенно странные вещи, и я начинаю нервничать. И мне это не нравится.

— По-настоящему, — говорю я и киваю. А вот Летучего Дженсена в небе по-прежнему нет.

— Докажи, — требует Дэвлин, глядя на меня в свое зеркальце. — Расскажи мне о чем-нибудь, о чем знаю только я.

— Тебе сорок два года, — говорю я.

— Тридцать пять, — поправляет Дэвлин, помахав пальцем, будто делая мне выговор.

— Тебе сорок два, — повторяю я, потому что знаю, что я прав, а Дэвлин Уильямс врет.

Я могу Видеть все, что мне нужно Видеть о Дэвлине Уильямсе. Вот он передо мной: я Вижу его, когда он был симпатичным подростком, мускулистым, в майке в обтяжку. Вижу, как он хочет убить своего отца, потому что его отец — алкаш и, нажравшись, начинает распускать руки и лупит жену и детей. Возвращаясь из кабака, он колотит их, и они пребывают в постоянном страхе. То, как он рычит на них по утрам с похмелья, как он выводит их из себя, делая всякие глупости и гадости, например, когда ест кошачью еду, тыкая в банку вилкой, — все это просто ужасно. Они ненавидят его до дрожи, но ни разу не попытались протестовать. Они даже никогда не говорят об этом. Они слишком напуганы. Будто верят в то, что он наделен какими-то сверхъестественными способностями. Но никаких сверхъестественных способностей у него нет. Он всего лишь толстый пьяный задира.

Бедная мать Дэвлина заболела раком горла. Дэвлина хотел убить своего отца-алкаша, который становился все более мерзким и драчливым по мере того, как его жена болела все сильнее и все больше страдала. Дэвлин думал, что именно его отец должен был заболеть раком, а не его бедная мать. И поэтому однажды, после того, как его мать уже похоронили, Дэвлин Уильямс, испытывая праведный гнев, врезал своему отцу по морде. Один удар. Так просто. Без всякого предупреждения. Он не говорил что-то типа: «Я тебе морду набью, старый козел, за то, что ты сделал с мамой и сестрой». Он просто сидел за столом во время завтрака, весь дрожа от гнева и глядя на еду, к которой так и не притронулся.

Алкаш-папаша, который затосковал после смерти жены, хотя он бил ее и всячески издевался над ней, принял этот удар по лицу, будто уже давно его ждал. Он был тупым ублюдком. Но не таким тупым, чтобы не понимать где-то в глубине своей гребаной проспиртованной башки, что уже почти взрослый сын ненавидит его и что когда-нибудь он получит назад все, что выдавал своей семье все эти годы. Удар в зубы сбил папашу со стула, и он растянулся на полу, прихватив с собой свой завтрак — залив все вокруг молоком с хлопьями.

Но у отца не осталось сил на ответный удар своему рассвирепевшему сыну. Он был просто уставшим от жизни стариком. Поэтому он тихо лежал на полу весь в крови, так ничего и не сказав. После этого случая Дэвлин Уильямс ушел из дома, отправился в Лондон и постарался забыть о своем драчливом старом отце и о своей умершей матери. Он оставил все это позади и в Лондоне стал новым человеком.

Его алкаш-отец прожил еще пять лет, но Дэвлин больше ни разу с ним не разговаривал. А когда печень его старого драчливого отца совсем сгнила и наконец свела его в могилу, Дэвлин не приехал на его похороны. Он лишь напился в стельку в тот вечер, когда узнал о смерти отца, чем смутил всех своих друзей, потому что выглядело это так, будто он празднует. Но это празднование было каким-то ожесточенным, как будто смерть отца рассердила Дэвлина еще больше.

Все это я Вижу, лежа на заднем сиденье этой дурацкой студии на колесах. Я наклоняюсь вперед, ухватившись руками за спинку сиденья Дэвлина. У меня почти нет сил, голова по-прежнему кружится, в животе бурчит, и меня постоянно тошнит.

— Ты врезал своему отцу по морде во время завтрака, — говорю я в ухо Дэвлину.

А потом я падаю назад, задыхаясь от сделанного усилия, и закрываю глаза. Шины фургона визжат, двигатель ревет и глохнет. Мы останавливаемся. Мы одни на дороге. Мы одни в машине. Вокруг никого нет. Никто нас не видит.

— Твою мать… — произносит Дэвлин почти шепотом.

Потом он снова заводит двигатель, и мы едем дальше. Он молчит всю оставшуюся дорогу и ведет машину очень осторожно, что меня только радует.

— Тысяча каналов, и все — дерьмо.

Это снова Дэвлин Уильямс. Мы приехали к нему домой, не разбившись по дороге, и теперь смотрим телевизор. Его дом похож на дом Рега, только больше и красивее, новее. Я по-прежнему почти ничего не говорю, потому что мне все еще сложно управлять телом Мартина Мартина. Да и в любом случае какой смысл говорить, потому что я знаю, чем все закончится. Это как какая-то гребная цепная реакция, бурлящая и шипящая, и я должен бурлить и шипеть вместе с ней. Имейте в виду, единственное, что бурлит и шипит, — это внутренности ММ. И бурлят они намного сильнее, чем когда меня вырвало болли-нейз в день моего знакомства с Клэр и тем маленьким итальянцем, хозяином кафе.

Дэвлин держит пульт от телевизора, каналы мелькают один за другим, и он говорит, что все они — чушь собачья. Он говорит, что только он способен создавать телевизионные программы, которые стоит смотреть. Он в некоторой степени слетел с катушек и стал немного похож на психа. Я рассказал ему о том, о чем знал только он. И он знает, что об этом известно только ему. Все остальные, так сказать, причастные к этому делу — мать, отец, сестра, — все они уже умерли, умерли именно в таком порядке. Он никогда и никому об этом не говорил. Он это знает. Это его большой секрет. Самый-самый настоящий секрет.