Бои у Халхин-Гола (1940) - Давид Иосифович Ортенберг

открывать огонь. Надо бить наверняка. Спокойствие, выдержка, Чешев! Вот сейчас, еще секунду… Теперь пора!

— Осколочный, заряжай!

И в тот же миг Чешев зарядил пушку. Раздался наш первый выстрел.

Японская пушка взлетела на воздух. Эта удача вдохновила нас.

По другой пушке я открыл огонь метрах в двухстах от нее. Мы сняли это орудие двумя снарядами, прежде чем домчались к его прислуге. Вражеские каски замелькали в триплексе. Японские артиллеристы не выдержали атаки. В панике заметались они по полю. Но от нас не уйдешь!

— Прибавить газу! — приказал я.

Мотор взревел, и наш танк еще стремительней понесся вперед. Мы врезались в гущу японской пехоты. В высокой траве суетились в панике солдаты с погонами и в зеленых касках.

— Осколочный!

Грохнул выстрел.

— Еще!

Грохнул второй.

Выпучив глаза от страха, японцы нелепо машут руками и, словно скошенные, валятся в траву. Мы расстреливаем, мы давим гусеницами вражеское отродье. Досталось в этом бою японской пехоте!

Башенный работает безустали. В его руках то и дело мелькает медь снарядных стаканов. Куда девалась девичья белизна его щек. Он почернел от газов и пота.

Становится все жарче и жарче.

— Впереди, справа кавалерия! — кричит Чешев.

— Диск, быстро!

Очередь за очередью — и кони, вздыбившись, сбрасывают всадников, топчут их копытами. Японские кавалеристы падают с коней, валятся вместе с ними. Кое-кто хитрит и падает нарочно. Но мы еще хитрее. Что не скосил наш пулемет, уничтожили гусеницы.

Правее и левее мчатся наши танки, сея смерть и опустошение в рядах врагов. Сзади — горы трупов.

То, что произошло позднее, трудно сразу пояснить. Следует учесть, что мы действовали на местности, знакомой нам лишь по карте. Машина неслась на предельной скорости. Мы видели перед собой — то здесь, то там — вражеские пушки, японских пехотинцев, кавалеристов, и нашей единственной целью было: уничтожать и уничтожать, без остатка!

В этом движении мы не заметили, как врезались в камыши и через секунду, на всем ходу, соскочили в реку. Танк описал параболу и сразу же по башню погрузился в воду. От удара открылся водительский люк и ткнулся в крутой берег.

— Скорее, закрой люк!

Это мое приказание было первым, после того как я опомнился от столь неожиданного оборота дела.

Филимонов схватил ключ от ленивца и стал ковырять им землю. Наконец, люк закрыли, мы облегченно вздохнули. Теперь наблюдать, осмотреться — где мы и кто впереди.

Танк все больше погружался в тину. Мотор захлебнулся. Мы слышали, как за бронею плещется вода.

Я посмотрел в телескопический прицел — и он был в воде. Взглянул в триплекс — все то же. Попробовал повернуть башню, не высунется ли телескопический прицел из воды.

В боях вырабатывается особое чутье. Его можно назвать боевым чутьем. По обстановке сражения, по ряду мелочей, которые исподволь запечатлеваются в памяти, сами собой возникают верные предположения и догадки. Так было и сейчас..

— Там кто-то есть! — тихо сказал Чешев.

— И мне так кажется, — ответил я.

Мы повернули башню. Уголок прицела высунулся из воды. Его было достаточно, чтобы увидеть двух японцев на лошадях и двуколку с боеприпасами. Судя по сердитому выражению лиц и жестикуляции, японцы о чем-то спорили. Должно быть, речь шла о том, как захватить наш танк.

Мы просто разрешили этот вопрос.

— Осколочный, заряжай!

Отважный участник боев у Халхин-Гола капитан тов. Борисенко

Три выстрела последовали один за другим. Вражеские всадники упали в реку. Их кони тоже.

Не успел отгромыхать последний выстрел, как послышался шум приближающейся машины, а через секунду по броне у триплекса загрохотали пули. По нас стрелял японский снайпер.

В триплекс угодила вражеская пуля и просвистала над моим плечом. Башенный схватился за лицо и вскрикнул:

— Ранен!

Я встревоженно смотрел на него.

— Здорово? — спрашиваю.

Чешев отнял руки, широкая улыбка расплылась на его лице.

— С такими ранами век воевать можно.

Водитель Филимонов, не отрываясь, следил за берегом. Несколько раз по его команде открывал я огонь.

Мы решили не оставлять танка до последней возможности. Но вода все прибывала и прибывала.

Японский снайпер замолк, и я решил приоткрыть люк башни. Осмотрелся кругом. Нигде ни живой души. Только несколько японских трупов да кони в реке вверх ногами. Высунулся и Филимонов из своего люка.

— Как будто бы вижу танк, — сказал он погодя и указал рукой.

Действительно, я раньше не приметил одной нашей машины. Она завязла в тине невдалеке от нас. Стал вспоминать по обстановке, чей это мог быть танк, и решил: либо командира роты Рогова, либо политрука Муратова.

— Чешев, пробирайся к машине, узнай — чья, — приказал я.

— Есть, товарищ командир, — бодро ответил башенный и бухнулся в реку. Раздвигая камыши, с наганом в руке, по пояс в воде, помчался он к танку. Добрался и стукнул по броне. Послышался его голос:

— Есть кто живой?

Никто не откликнулся.

— Да что же вы молчите? — загорячился башенный. — Я тоже танкист, из части Яковлева! Я — Чешев!

Мгновенно открылись люки. Мы увидели башенного стрелка Архипова и водителя Аношина. То был экипаж политрука.

В нашем танке уже нельзя было оставаться. Я решил перебраться в соседний. Сняли пулемет, диск, захватили бинокль— и в камыши.

«Почему же Муратов не отозвался?» вспомнил вдруг я. «Не ранен ли?» Первым делом спросил Архипова:

— Где политрук?

Молчит.

— Где Муратов? — обращаюсь к Аношину.

— Политрук убит, — глухо ответил водитель и отвернулся.

Горька была эта весть. Но надо было действовать.

— Я принимаю команду как старший среди вас. Чешев, наблюдай из камышей.

Сажусь в башню и тут лишь замечаю, что башенный Архипов ранен. Политрук лежит поперек машины недвижимо.

— Будем ожидать своих здесь, товарищи. Должна наша пехота подойти. Отсюда не уйдем.

— Никогда! — звенит голос Аношина.

Нас спаяла боевая дружба. Каждый уже не раз глядел смерти в глаза и ни разу не дрогнул. И каждый думал в эти минуты об одном — о политруке, убитом японской пулей.

Он погиб у орудия. Пуля пробила триплекс и смертельно ранила политрука в грудь навылет. Осев на сиденье, Муратов закашлял кровью, потом выпрямился, взялся было за оружие и свалился…

Наступила ночь. Сырость проникала сквозь одежду. Мы притихли в машине, прижавшись друг к другу, — пятеро товарищей, шестой убитый политрук. Он лежал, как живой, как будто мыслил вместе с нами, как будто знал, что мы не бросим его врагам. Мы и мертвые в плен не сдаемся!

— Товарищи, — нарушил я печальную тишину, — мы в тылу у противника. Если не выберемся отсюда и будет