Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый раз комический эффект подобных текстов был крайне низок из-за использования легкоузнаваемых гротескных приемов. Но, разучившись за десятилетия запрета на гротеск создавать новые гротескные формы, советские сатирики компенсировали качество смеха его количеством, повторяя одни и те же тропы. Гротеск был принципиально чужд соцреализму из-за присутствия в нем элементов фантастики, гиперболы, алогизма — элементов воображения, которые были слишком спонтанны и могли вызывать неконтролируемые реакции и ассоциации. Эта бесконтрольность допускалась только когда речь шла о Западе. Одной из самых распространенных была метафора сумасшедшего дома, ставшая сквозным мотивом антиамериканской поэзии.
В стихотворении Дыховичного и Слободского «Безумный день» рассказывается о том, как некоего мистера Смита, оказавшегося в сумасшедшем доме после войны, наконец выписали, признав психически здоровым. Он пытается вернуться к «нормальной жизни» в сегодняшней Америке. Но вот он читает заголовок в газете: «Наш долг — американские границы / В Корее от Китая охранять!». Он думает, что забыл географию. Затем он просит включить радио, откуда «Сквозь танго, подражающее тризне, / Свирепый голос („фюреру“ под стать) / Кричит: „Должны мы бомбой насаждать / Везде американский образ жизни!“». Смит просит измерить у него пульс: «Нет, не окреп мой мозговой покров, / Я до сих пор в плену галлюцинаций. / Я, видно, не совсем еще здоров…». Далее он узнает, что один его друг был избит на митинге защитников мира и посажен в тюрьму, а другой «арестован в Чили, / Он написал, что не нужна война, — / Пять лет тюрьмы, уволена жена…».
Смит решает, что его недолечили или он впадает в детство. Он просит привести к нему сына и хочет с ним поиграть: «— Ну что ж, — дитя сказало, — побомбим! / С игрушками дела у нас неплохи: / Вот видишь, па, наборчик новый мой, / Вот атомные бомбочки, вот блохи, / Вот к ним баллон с игрушечной чумой». После чего «Дитя бодро село на горшок / С фактурой электрического стула». Наконец, Смит отправляется в кино, где демонстрируется «бред буржуазного искусства»: «В кино герой сошел с ума вначале, / И вообще фильм начался с конца. / Вначале дети мать свою „кончали“ / И начинали браться за отца. / Потом, друг дружку побросав в окошко, / Скончались эти дети все гурьбой. / К концу в живых осталась только кошка, / Покончить не сумевшая с собой…» В финале стихотворения мы видим Смита, «санитарами ведомым»: он вернулся в сумасшедший дом. «Все кончено. В смирительной обновке / Он заявил торжественно врачу: / — Вернулся к вам оттуда я — хочу / Опять побыть в нормальной обстановке…»
Конечно, изображение Америки как страны сумасшедших (символом чего стал любимый комический персонаж советской пропаганды — сошедший с ума и выбросившийся из окна глава Пентагона Форрестол) должно было усиливать массовый психоз и иметь мобилизационный эффект (в руках безумцев находятся средства массового уничтожения). Но был здесь и сугубо эстетический аспект. Реализм требует мотивировок. А сумасшедший дом был идеальной мотивировкой для «реалистического гротеска»: сумасшествие предполагает алогизм и самые фантастические представления о мире. Стихотворению «Лунное затмение» Вл. Дыховичный и М. Слободской предпослали два эпиграфа. Первый — традиционный — «Из газет»:
Недавно группа американских дельцов, обещав в скором будущем сконструировать аппарат для полета на Луну, открыла предварительную запись на билеты. В США нашлось 18 тысяч желающих лететь на Луну. Одна из них, учительница штата Массачусетс, писала: «Покинуть эту безумную Землю и уехать, наконец, куда-нибудь, где можно было бы спастись от бомб…». Второе — «Объявление на стене одного из американских университетов»: «Я готов покинуть город, штат, страну и даже планету, для того чтобы попытаться получить где-нибудь постоянную работу».
Стихотворение рассказывает о том, что «Среди других безумий и дурманов, / Психозов раздуваемой войны, / В Америке дельцы и шарлатаны / Уже открыли трассу до Луны», что бизнес процветает и что уже раскуплено 120 тысяч «лунных билетов». Столько нашлось отчаявшихся найти работу студентов или спастись от атомной бомбы, как учительница из Массачусетса, у которой осталась «одна надежда — отсидеться / От атомной бомбежки на Луне».
Авторы не стали скрывать (закавычив имя собирательного героя), что речь идет о сумасшедших: «Мечтает о космическом пространстве / Не открыватель смелый, не юнец — / Романтик и любитель дальних странствий, / А „мистер Смит“, запуганный вконец». Если это тот же «мистер Смит», что вернулся в нормальность сумасшедшего дома, то изображаемый параноический психоз, охвативший Америку, может быть прочитан как вершина абсурда — сумасшедшие в сумасшедшей стране: «От пропаганды грохот в их ушах!.. / Печать о войнах каждый день твердит им. / Приказано всесильным Уолл-стритом / Посеять в них отчаянье и страх». Эта абсурдная картина призвана скрыть мотивировку иррационального желания Уолл-стрита сеять в собственном населении отчаяние и страх.
По мере того, как после постановлений 1946 года обращенное к темам советской современности искусство становилось бесконфликтным, внешнеполитическая сатира расцветала. Запирая дверь в советскую современность с началом холодной войны, режим одновременно открывал окно на Запад, перенаправляя усилия советского искусства на путь антиамериканской пропаганды. Так что, когда к концу сталинской эпохи советский мир окончательно погрузился в нирвану «Кавалера Золотой Звезды» и «Кубанских казаков», мир Запада превратился в настоящий паноптикум, населенный целым сборищем уродов. Адекватной формой передачи этого морока становится гротеск.
Тематический диапазон, круг сюжетов, набор персонажей и репертуар мотивов художественной продукции эпохи холодной войны были настолько ограничены, а ее объем настолько велик, что повторы были неизбежны. Неизбежны настолько, что позволяют сравнить две пьесы, написанные ведущими сталинскими драматургами практически одновременно и на один и тот же сюжет. Обе пьесы остро сатирические. Но одна написана в стиле «негативного реализма», а другая — «реалистического гротеска». Тематическая, сюжетная, типажная, мотивная схожесть пьес позволяет увидеть различия двух модусов в лабораторно чистом виде.
В пьесе Николая Погодина «Миссурийский вальс» (1949) действие происходит после войны в крупнейшем городе штата Миссури — Канзас-сити. В пьесе Анатолия Сурова «Земляк президента» («Бесноватый галантерейщик»; 1950) — в то же время в том же штате. Выбор места был неслучаен: здесь начинал свою политическую карьеру Гарри Трумэн. В 1920-е годы он стал окружным судьей, а в 1930-е — сенатором США от штата Миссури. Его выдвижение и победа на выборах были
