Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  Пока ты валялся в отрубе на кушетке я заметила что твои штаны сияют!

Однажды я сказал Жюльену

–  Несса, я буду звать ее «Ножки» потому что у нее славные ножки,  – а он ответил:

–  Если я тебя поймаю что будешь клеиться к Нессе я тебя убью.  – И он не шутил.

Его сыновьями были Питер, Гарет и еще один на подходе который станет известен как Эзра.

35

Жюльен разозлился на меня за то что я приударил за одной из его старинных подружек, не Рут Эриксон – Но тем временем пока мы закатывали вечеринку у обеих Рут кто-то стал швыряться тухлыми яйцами в окна Эриксон и я спустился вместе с Саймоном позже узнать в чем дело. Всего лишь за неделю до этого Саймона и Ирвина остановила шайка малолетних преступников приставив им к горлу отбитые горлышки, только потому что Саймон посмотрел на эту шайку возле магазина разнообразных (вот уж точно разнообразие) мелочей – Теперь я увидел этих ребяток и спросил

–  Кто кидался тухлыми яйцами?

–  Где собака?  – спросил один пацан выступив вперед вместе с шестифутовым подростком.

–  Он вас не тронет. Это вы кидались яйцами?

–  Какими яйцами?

Пока я стоял там и разговаривал с ними то заметил что они хватаются за ножи чтоб меня подколоть, я испугался. Но они отвернулись и я увидел имя «Сила» на спине куртки того что помоложе, я сказал:

–  Ну ладно Джонни Сила, яйцами больше не кидайся.  – (Тот развернулся и поглядел на меня).  – Четкое имя,  – сказал я,  – Джонни Сила.

Ну вот этим более-менее все и закончилось.

А между тем Ирвин и Саймон договорились об интервью с Сальвадором Дали. Но прежде я должен рассказать вам о своем пальто, но сперва о брате Лазаря Тони.

У Саймона и Лазаря двое братьев было в шизарне, как я говорил, один конченый кататоник который отказывается обращать на все вокруг внимание вообще и вероятно смотрел на своих санитаров с такой мыслью: «Я надеюсь эти парни не станут учить меня их трогать, я полон безнадежных электрических змей» а вот другой брат который был всего лишь шизоидной (продвинутой) личностью еще с надеждой преуспеть в мире и следовательно и не вру ему помог сбежать из больницы на Лонг-Айленде сам Саймон по какому-то тщательно разработанному плану вроде планов Французских Воров из «Рифифи»[138] – И вот теперь Тони был на свободе и работал (изо всех вещей, которыми я занимался пацаном) подавальщиком в кегельбане, однако на Бауэри, куда мы пошли повидаться с ним и где я увидел его в яме согнувшегося быстро установить кегли – Затем позже, на следующий вечер когда я слонялся по квартире Филлипа Воэна читая Малларме и Пруста и Корбье по-французски, в дверь позвонил Ирвин и я подошел к двери и увидел там их втроем, Ирвина, Саймона и маленького низенького светловолосого прыщавого Тони между ними – «Тони, познакомься это Джек». И стоило Тони увидеть мое лицо, или глаза, или туловище, или что там еще было, как он резко развернулся и ушел от всех и я никогда больше его не видел.

Я думаю это потому что я похож на его старшего брата-кататоника, по крайней мере Лаз мне так сказал.

Позже я пошел в гости к своему старому другу Дени Блё.

Дени Блё – тот фантастический тип с которым я жил на Западном Побережье в мои дни на дорогах, который воровал все что попадалось на глаза но раздавал иногда вдовам (Bon coeur, доброе сердце) а ныне жил скудно я бы сказал в квартирке на 13-й улице у самой набережной с ледником (где тем не менее по-прежнему хранил свое домашнее консоме из цыпленка приготовленное по особому рецепту)  – Напяливал Поварские колпаки и жарил огромных Индеек целиком на День благодарения для громадных компаний хипстеров и битников Деревни что лишь смывались в конце утаскивая под полой индюшачьи ножки – Единственно потому что ему хотелось познакомиться с четкой цыпочкой из Гринич-Виллидж – Бедный Дени. Дени у которого был телефон и полный ледник и бичи сидели у него на шее, иногда стоило ему уйти на выходные бичи оставляли зажженным весь свет, все краны открытыми а двери квартиры незапертыми – Его постоянно предавали, даже я сам, как он утверждал. «Ну Дулуоз,  – говорил этот большой 220-фунтовый черноволосый толстый француз (который раньше крал а теперь лишь тибрит то что ему причитается),  – ты всегда меня морочил как бы ни старался сделать по-другому – Вот я сейчас тебя вижу и мне тебя жалко». Он извлек какие-то государственные облигации с собственными фотографиями где он тыкал пальцем в государственные облигации и красными чернилами было написано: Я всегда смогу себе позволить консоме и индейку. Он жил всего лишь в квартале от обеих Рут. «Теперь когда я вижу тебя таким скаредным, и грустным, и невезучим, и потерянным, и даже выпить себе купить не можешь, или даже сказать „Дени, ты кормил меня много раз но пожалуйста не одолжишь ли мне того-то и того-то?“ потому что ты никогда, никогда не просил меня занять тебе денег» (он был моряком и перевозил мебель между рейсами, мой старый школьный друг с которым познакомился мой отец и который ему понравился) (но Жюльен сказал что его руки и ноги слишком мелки для такого огромного мощного тела) (но вы кого будете слушать?) теперь он мне говорит:

–  Поэтому я отдаю тебе вот это пальто из настоящей вигони как только вот этой самой бритвой отпорю очень важную меховую подкладку —

–  Откуда ты взял это пальто?

–  Не твое дело откуда я его взял, но раз ты настаиваешь, раз ты намеренно сбиваешь с толку чтобы заморочить меня, раз en effet vous ne voulez pas me crore,[139] я взял это пальто в пустом складе пока вывозил оттуда кое-какую мебель – Так случилось что у меня в то время была информация что владелец пальто умер, mort, вот я его и взял, ты меня понимаешь Дулуоз?

–  Ага.

–  Он говорит Ага,  – и бросая взгляд вверх на своего Ангелоподобного том-вулфовского брата.  – Только «Ага» и может сказать а я уже почти отдаю ему пальто за двести долларов!  – (Только через год после этого вашингтонский скандал по поводу вигоневых пальто, пальто из неродившихся телят, был готов разразиться) (но сначала он вытащил меховую подкладку). Пальто было громадным, длинным, свисало мне до башмаков.

Я сказал

–  Дени, ты рассчитываешь что я буду ходить по улицам Нью-Йорка в пальто болтающемся до самых башмаков?

–  Я не только на это рассчитываю,  – сказал он надевая мне на голову вязаную лыжную шапочку и натягивая ее на самые уши,  – но еще я рассчитываю что ты будешь и дальше помешивать эти яйца как я тебе сказал.  – Он взбил омлет из шести яиц с четвертью фунта масла и сыра и специй, поставил на медленный огонь и заставил меня помешивать столовой ложкой а сам занялся протиранием пропитанного маслом картофельного пюре через сито, на ужин в полночь. Это было очень вкусно. Он показал мне какие-то бесконечно малые фигурки слонов из слоновой кости (примерно с пылинку) (из Индии) и объяснил какие они хрупкие и как один озорник сдул их у него с ладони в баре на прошлый Новый год. Еще он достал бутылку ликера «Бенедектин» который мы пили всю ночь. Ему хотелось чтобы я познакомил его с Рутами. Я знал что ничего из этого не выйдет. Он старомодный французский raconteur и bon vivant[140] ему нужна жена-француженка, и не следует болтаться по Деревне пытаясь склеить тех холодных одиноких дамочек. Но как всегда он держал меня за руку и рассказывал все свои последние истории, которые повторял в тот вечер когда я пригласил его к Жюльену и Нессе выпить. По этому поводу он отбил телеграмму одной своей незаинтересованной любимице где написал что будет пить коктейли в доме «le grand journaliste,[141] Жюльена Лава», но та не появилась. А после того как он рассказал все свои анекдоты Несса пустилась рассказывать свои и Дени ржал так сильно что обсикался, пошел в ванную (он меня за это убьет), выстирал свои трусы, развесил их, хохоча вернулся, рассеянно забыл про них, и когда Несса и я и Жюльен на следующее утро проснулись с затуманенным взором и печальные, то захохотали глядя на широченные всемирные трусы свисающие с их душа —

–  Это кто такой здоровый их носит?

Но недотепой Дени не был.

36

В огромном вигоневом пальто Дени с лыжной шапочкой надвинутой на уши, по холодным кусучим ветрам декабрьского Нью-Йорка, Ирвин с Саймоном подвели меня к «Русской чайной» на встречу с Сальвадором Дали.

Тот сидел уперев подбородок в изразцовую рукоятку изящно украшенной трости, голубую с белым, рядом со своей женой за столиком кафе. У него были нафабренные усики, тоненькие. Когда официант спросил его чего он хочет тот ответил:

–  Один грейпфрут… роозовый!  – а глаза у него были большие и голубые как у младенца, настоящий oro[142] испанец. Он сказал нам что ни один художник не велик пока не заработал денег. Он что – говорит об Уччелло, о Гьянондри, о Франке?[143] Мы даже не знали что такое деньги на самом деле или что с ними делать. Дали уже прочел статью о «мятежных» «битах» и ему было интересно. Когда Ирвин сказал ему (по-испански) что мы хотим встретиться с Марлоном Брандо (который питался в этой «Русской чайной») тот ответил, взмахнув в мою сторону тремя пальцами,