Путь домой. Книга вторая - Олег Верещагин:
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом левая рука у меня отказала окончательно — и я рухнул сверху на упавшего навзничь Фрэнка. От боли в рёбрах почернело в глазах, но — странно — эта чернота отхлынула, я не потерял сознания.
Фрэнк был жив. Он лежал с закрытыми глазами и вяло выталкивал изо рта кровавые пузыри. Я свалился с него вбок, потом сел, опираясь на правую ногу, шлёпнулся на мягкое место в грязь. Левой рукой я взялся за рукоять ножа и, выдернув его, отбросил в сторону. Под бригантиной потекло, но, похоже, рана правда была неглубокой.
Фрэнк застыл. Кровь всё ещё текла изо рта в грязь. Я бросил взгляд на американцев.
И увидел — как-то сразу увидел — наведённый из-за их голов арбалет.
Мэнни, стоя на краю обрыва, улыбался, целясь мне в лицо.
«Какая нелепость,» — подумал я.
Потом Мэнни исчез за краем обрыва. Послышался короткий плеса. Американцы разом оглянулись, а я повернул голову в сторону наших.
Андрей стоял чуть сбоку от остальных, держа в руках аркебузу Зорки.
— Нечестно, — сказал Андрей. Дальше я помню, что мимо меня рванули с обеих сторон орущие люди, а я падал, падал, падал и никак не мог упасть.
Юрий Ряшенцев
От пустой коновязи вдаль уходит дорога.На дорогу из тучи молча смотрит звезда.На себя лишь надейся — на себя, не на бога!Жизнь даётся на время, а честь — навсегда.
Вновь сойдёмся грудь с грудью, правда встретится ложью,Будем в битве друг друга, как пшеницу, молоть.В нас одних наша сила, нам господь не поможет,И раздастся свист стали, рассекающей плоть.
Вот опять горьким ветром потянуло с Востока,Полыхают пожары в злой, кровавой дали,Будет битва кровавой, будет битва жестокой,И со стуком, как кегли, упадут короли.
* * *Горлу было страшно больно, но я выдавил:
— На… ши… все… жи?… — и закашлялся. Голос Ингрид отрезал:
— Все. Ещё слово скажешь — язык отрежу, хуже не будет, но хоть помолчишь.
Я открыл глаза — глаз, правый, левый не открывался. Танюшка тоже сидела рядом, смотрела больными от сочувствия глазами.
— Я тебя буду держать за руку, — сказала она, и твёрдые тёплые пальцы оплели моё запястье. — Только ты молчи, пожалуйста. Ингрил, расскажи ему.
— Посветите получше, — приказала Ингрид. Кто-то — не было видно, кто — притащил факел, спросил: «Как он?» Ингрид лягнула темноту и, чем-то звякая, начала пояснять с некоторым даже удовольствием. — Значит, левый глаз у тебя пройдёт, ерунда… Слева у тебя два ребра сломаны, правая ключица — тоже, надо будет складывать… Горло цело, но помолчать надо, этот бугай тебе мышцы повредил, там всё синее, даже чёрное… Справа на рёбрах рана — лёгкое цело, но рана длинная и между рёбрами дырка. Ну и правое бедро тоже будем шить. Крови ты потерял не меньше литра… Ну, Олег, я начинаю.
— Держи мою руку, — со слезами попросила Танюшка. Я улыбнулся ей и погладил пальцами тыльную сторону её ладони.
Наверное, из-за кровопотери я здорово ослабел, потому что скоро почувствовал, как по щекам сами собой текут слёзы. Не то чтобы так больно было, но очень долго. Слишком уж… Я был бы не против потерять сознание и, когда Ингрид начала возиться с ключицей, я всё-таки вырубился. Боль продолжала существовать, но отдельно от исчезнувшего тела, как зримый колеблющийся огонь, по временам приближавшийся вплотную. «Он не умрёт?!» — услышал я голос Таньки и с неохотой пришёл в себя. Ингрид шила рану на рёбрах — это было последнее, что оставалось сделать. Лицо у меня было мокрое, развести пальцы на руке Танюшки не удавалось, но она свободной рукой гладила меня по волосам и что-то шептала.
— Всё, — Ингрид перерезала нить и махнула кому-то: — Иду, уже иду!.. Тань, напои его и пусть спит. Пои осторожней, ему трудно будет глотать.
Если честно, это было последнее, что я слышал.
* * *Я выздоравливал тяжело. Честное слово, зимы приносят мне несчастье… Оказывается, вдобавок ко всему прочему, я, когда свалился с умирающего Фрэнка, проткнул себе обломком ребра лёгкое. Я и не заметил, а со стороны это выглядело жутко, представляю: я сажусь, а у меня изо рта хлещет кровь, да ещё я начинаю с потусторонним лицом падать в грязь. Ребята тут же рванулись вперёд, смяли американцев. Живым не взяли никого — просто рубил в куски, вот и всё. У нас убитых не было, Сэм потерял троих, Эва — тоже… Труп Мэнни Андрей нашёл ниже по течению и даже спускаться к нему не стал — даже сверху было видно, что лежащий на камнях лучший палач Фрэнсиса Фентона Харди убит наповал.
Всё это я узнал позже, когда начал адекватно воспринимать происходящее. Горло ныло, я не мог говорить толком и лишь улыбался, когда Танюшка начинала мне рассказывать новости. Поднялся я на ноги через восемь дней после ранения, говорить начал через две недели, нагнуться нормально у меня получилось через месяц, хромать перестал через пять недель, а правой рукой толком не владел, скажу, забегая вперёд, почти до конца зимы.
Короче, отделал меня Фрэнк крепко. Печально, если исключить, что я его убил. Впрочем, Фрэнка это опечалить уже не могло. А я выбрался на свет божий из пещеры уже когда начиналась настоящая весна.
Хорошо помню — вовсю светило солнце, оно успело слизнуть с южных склонов весь снег, а с северных шумно бежали ручьи. На пригревах пробилась щетина травы и цвёл багульник. Птичьи стаи шумливо перемещались в ярком высоком небе.
Танюшка постелила плащ, и я сел рядом с ней, щурясь на солнце. Слегка отстранившись, девчонка поводила пальцем по моей щеке:
— Ты такой бледный, даже синеватый, — сочувственно сказала она.
— Ничего, — отозвался я, — через месяцок выйдем и я быстро восстановлюсь… Зимы для меня — очень неудачное время.
— Олег, я не об этом, — Танюшка слегка потёрлась носом о мой висок, потом — об ухо. — Мне жалко тебя.
— Жалко? — я плавно опрокинулся затылком на её колени, вытянуло над головой руки и углом рта улыбнулся Танюшке, которая, ответив улыбкой, начала мягко и размеренно разбирать мои волосы надо лбом на пряди.
— Ты всё равно красивый, — негромко сказала она. — И загар всё-таки не весь сошёл. Наверное, кожа у нас насквозь им пропиталась.
Я ничего не ответил, и Танюшка тоже какое-то время ничего не говорила, только играла с моими волосами… но потом я вдруг услышал её негромкий голос, напевавший тихо, но ясно…
— В старом городе тихом,Где задумчивый вечер,Спит листва на деревьяхПод гирляндами звёзд,Захотелось мальчишкеМальчишкой быть вечно —И желание это егоПочему-то сбылось…
Не страшит мельканье дней и летМальчика теперь на свете…Хорошо таким быть — или нет?Сразу кто ответит,кто ответит…
Остывают вулканыИ деревья стареют,Гаснут в небе созвездьяИ растут города…И только мальчишкуНе трогает время —Мальчишка мальчишкойОстанется здесь навсегда…
Мелодия песенки была простенькой, но красивой — кажется, это называется «блюз». А слова успокаивали и убаюкивали, хотя время от времени странным диссонансом прорывалась в них и в мелодии тревожная нотка…