Вперед, на Запад! - Чарльз Кингсли

Остальными матросами она распоряжалась как слугами, отрывая их от работы, иногда подкрепляя требования ловкой затрещиной. Добрые малые, особенно старый Иео, как настоящие матросы, баловали ее, слушались и даже шутили с ней приблизительно так же, как они делали бы с прирученным леопардом, который каждое мгновение может пустить в ход свои когти. Она забавляла и их и Эмиаса. Им необходимо было кого-нибудь баловать, а можно ли было найти более милое существо? Что касается Эмиаса, то постоянный интерес, вызываемый ее присутствием, даже постоянное беспокойство по поводу ее диких выходок занимали его ум и прогоняли грустные мысли о предстоящей встрече с матерью и о той трагедии, которую он должен будет ей рассказать. Не будь Эйаканоры, эти мысли ввергли бы его в меланхолию и лишили бы всякой цены в его глазах весь его жизненный успех и чудесное избавление.

И вот однажды, в вечерний час, когда весь экипаж кроме занятых своим делом собрался на верхней палубе, развлекаясь кто как может, Сальвейшин Иео вздумал петь старую матросскую песню:

Мы эль и брэнди с собой везем.Матросу не много нужно.С веселым сердцем на запад плывем.Эй, налегайте дружно!

А для того чтобы мелодия звучала смешнее, он так же ухарски затянул ее в нос, как делал, вероятно, двенадцать лет тому назад, покидая Плимут вместе с Джоном Оксенхэмом.

Тут Эйаканора, стоявшая подле Эмиаса и смотревшая на матросов, стараясь понять их болтовню, услыхала пение старого Иео и вздрогнула, а затем почти про себя подхватила напев и пропела песню слово в слово в том же самом тоне.

Сальвейшин Иео, в свою очередь, вздрогнул и побледнел, как смерть.

— Кто это пел? — быстро спросил он.

— Вот эта малютка. Она начинает совсем хорошо говорить по-английски, — сказал Эмиас.

— Малютка? — повторил Иео, еще больше бледнея. — Зачем вы делаете больно старику, напоминая ему о малютке, капитан Эмиас? Ладно! — громко продолжал он, обращаясь к самому себе. — Клянусь моими грехами, если бы я не видел, откуда шел голос, я мог бы поклясться, что это она пела, — совсем так, как мы с моим другом Виллиамом Пенберти из Мэрризана учили ее там, у реки.

Все молчали, как могила, всякий раз, когда Иео начинал вспоминать об этом пропавшем ребенке. Только Эйаканора, обрадованная похвалой Эмиаса, продолжала про себя мурлыкать: «Эй, налегайте дружно!»

Иео соскочил с пушки, на которой он сидел.

— Я не могу вынести это! Клянусь жизнью, не могу!.. Вы, индейская девушка, где научились вы так петь это?

Эйаканора, полуиспуганная его горячностью, посмотрела сначала на него, а затем на Эмиаса, чтобы узнать, не сделала ли она чего-нибудь нехорошего, а затем, дерзко отвернувшись, стала смотреть на море, продолжая мурлыкать.

— Спросите ее, капитан Лэй!

— Дитя мое, — спросил Эмиас по-индейски, — как могло случиться, что вы поете это лучше многих англичан? Разве вы когда-нибудь слышали это раньше?

Эйаканора недоуменно посмотрела на него и покачала головой, а затем сказала:

— Если вы говорите с Эйаканорой по-индейски, она немая. Она теперь должна быть английской девушкой, как бедная Люси.

— Хорошо, — сказал Эмиас, — не помните ли вы, Эйаканора, не помните ли вы чего-нибудь, что произошло, когда вы были маленькой девочкой?

Она немного помолчала, а затем высоко подняла руки над головой.

— Деревья, большие деревья, как Магдалена… Всегда ничего, кроме деревьев, все дикое и гадкое. Эйаканора не хочет говорить об этом.

— Помните ли вы что-нибудь, что росло на этих деревьях? — напряженно спросил Иео.

Она рассмеялась.

— Глупый! Цветы и плоды и орехи растут на всех деревьях, и еще обезьяньи чашки. Эйаканора лазила за ними, когда была дикая. Я не хочу больше говорить.

— Кто научил вас называть их обезьяньими чашками? — спросил Иео, дрожа от возбуждения.

— Обезьяны пьют, мартышки пьют.

— Мартышки? — сказал Иео, проиграв один ход и пробуя другой. — Откуда вы знали, что эти животные называются мартышками?

— Она могла это слышать от нас, — заявил Карри, присоединившийся к группе.

— Да, мартышки, — повторила она, как бы проверяя себя. — Как маленькие люди и хвосты. И один очень грязный, черный с бородой сказал «аминь» на дереве всем другим мартышкам, совсем как сэр Джек в воскресенье.

Этот намек на Браймблекомба и проповедующих обезьян насмешил всех кроме старого Иео.

— Но разве вы не помните ни одного белого человека?

Она молчала.

— Вы не помните белой леди?

— Гм…

— Женщины, очень красивой женщины с волосами, как у него? — И Иео показал на Эмиаса.

— Нет.

— Что же вы помните кроме ваших индейцев? — с отчаянием воскликнул Иео.

Она угрюмо отвернулась от него, как бы устав от напряжения памяти.

— Постарайтесь вспомнить, — сказал Эмиас, и она тотчас же вновь принялась за работу.

— Эйаканора помнит больших обезьян, черных, таких высоких… — Она высоко подняла руку над головой и с выражением отвращения сделала резкое движение.

— Обезьяны? С хвостом?

— Нет, как люди. Да, совсем как Куки, гадкий Куки.

Несчастный негр, случайно проходивший через верхнюю палубу, услышал, как кусок дерева, который она, на его горе, держала в руке, пролетел мимо его уха.

— Эйаканора, если вы еще раз бросите что-нибудь в Куки, я прикажу вас высечь, — сказал Эмиас, разумеется, не собираясь приводить свою угрозу в исполнение.

— Тогда я убью вас, — ответила она самым непреложным тоном.

— Она, должно быть, говорит о неграх, — сказал Иео.

— Хотел бы я знать, где она их видела. Что если это были симаруны?

— Но как может человек забыть белых и помнить черных? — спросил Карри.

— Попробуем еще. Помните ли вы еще больших обезьян кроме этих черных? — спросил Эмиас.

— Да, — сказала она спустя минуту, — дьявола.

— Дьявола? — спросили все трое, которые, разумеется, вовсе не чужды были убеждения, что злой дух и в самом деле является индейским колдуном — таким, как воспитавший девушку.

— Ага, о котором говорит по воскресеньям сэр Джек?

— А на что он был похож? — спросил Иео.

Эйаканора делала различные знаки, объясняющие, что у него было лицо обезьяны и седая борода, как у Иео. Чем дальше, тем лучше; но затем последовал ряд манипуляций над ее хорошенькой шейкой, совершенно сбивший их с толку.

— Я знаю, — расхохотался наконец Карри. — Клянусь жизнью, он носил брыжи! И штаны до колен, так ли, моя красавица? Стоп! Мы убедимся в этом. Его шея была похожа на шею сеньора командира-испанца?