Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А она грянула.
Несколько дней спустя ко мне зашёл Игорь и сказал, что уезжает в Финляндию. Надолго. Преподавать в местном университете. Удальцов оставляет его членом редколлегии, а Кривицкий заверил, что никого на его место брать не будет. Меня сделают временно исполняющим обязанности члена редколлегии, а там, как сказали Золотусскому Удальцов с Кривицким, будет видно.
Честолюбивых надежд во мне такое сообщение не пробудило. Наоборот. Я очень расстроился. Как раз в это время я начал работать главным редактором «Литературы» и совмещать два редакторских поста мне было бы гораздо труднее, чем если бы Золотусский находился на своём месте.
Я, правда, спросил Игоря, для чего ему оставаться в редколлегии? Он ответил, что это важно для финнов. Русский преподаватель, который у них работает, у себя на родине занимает заметный пост!
(Конечно, я понимал, что остаться в редколлегии для Золотусского было важно не только из-за финнов. И не ошибся в своём понимании его натуры: Игорь и после возвращения из Финляндии, несмотря на то что отношения к руководству газеты не переменил, из её редколлегии не вышел. Его душу согревали подобные вещи, венцом которых и стало былое секретарство в Московской писательской организации, возглавляемой Феликсом Кузнецовым. С тем же Кузнецовым он входил в редколлегию «Сельской молодёжи». А уже позже – в описываемое мною время принял предложение войти в общественный совет «Литературы в школе». И состоит в нём до сих пор, как бы освящая своим присутствием тот обскурантизм, который свойствен многим публикациям этого издания. Разумеется, от причастности к таким публикациям он с негодованием отречётся. Но – вот видите! – не выходит из совета, больше того! – считает необходимым для себя оставаться в нём! Что поделать! Амбициозность – важная составляющая его неуживчивости со многими, его споров и ссор с ними. Приходится признать, что Игорь так и не сумел совладать со своими амбициями. Жаль!)
И наша совместная работа с Золотусским на этом закончилась. Игорь с женой уехали в Финляндию, оставив нам свой тамошний телефон. «Если что – звони! – сказал мне на прощание Золотусский. – И вообще звони мне иногда».
Кривицкий встретил меня очень тепло. «Приказ о вашем назначении временно исполняющим обязанности уже подписан главным редактором. А остальное будет зависеть только от вас», – и он пытливо на меня посмотрел.
– От моей управляемости? – усмехнулся я.
– И от этого тоже, – помрачнел Кривицкий. – Вы, Геннадий, не первый год работаете на руководящем посту и знаете, как важна солидарность в руководстве. Что было при Золотусском? Типичная крыловская ситуация. Воз тянули лебедь, рак и щука!
– Но зато сколько чудесных материалов нам удалось за это время напечатать! – сказал я.
– Напечатали бы и без Золотусского, – ответил Кривицкий. – Это время помогло таким материалам появиться в печати, а не он!
– Не уверен, что вы здесь до конца правы, – сказал я ему. – От человека тоже очень много зависит. Помню, что были в нашем руководстве и те, кто не хотел подобных публикаций, несмотря на время.
– Ладно, идите, – сказал Кривицкий после того, как снова пытливо на меня посмотрел.
Эта новая должность оказалась невероятно хлопотной. Всё время ко мне шли посетители – прозаики, поэты, критики. В моём шкафу уже места не было для книг с автографами авторов. А тут ещё Бонч настоял, чтобы я не занимал большого кабинета Золотусского. «Нам некуда ставить мебель из сданных в аренду помещений, – сказал он. И, оглядев мой маленький кабинет, в который поставили ещё один стол для Басинского, добавил. – Что поделать, всем сейчас тесно, а ты же – всего лишь врио!»
Работать стало намного труднее. Кривицкий в мои дела не вмешивался. Мой отдел он по-прежнему не курировал. Нашу полосу (иногда полторы-две) мы составляли вместе с замом ответственного секретаря Юрием Юрьевичем Бугельским. Юра не обладал полномочиями что-либо у нас снимать или отказаться ставить подписанный мною материал. Но за ним, то есть за Юрой, нужен был глаз до глаз. Он перешёл в секретариат из отдела Хакимова, где переписывать авторов (особенно нерусских) считалось в порядке вещей. Вот и у Бугельского сохранился этот редакторский зуд – не уследишь за ним, потом с удивлением обнаружишь уже в вышедшей газете, что в этой статье исчез абзац, а в этом рассказе переписана фраза!
Ушёл из газеты Басинский. Перешёл на договор, который обязывал его писать статьи для газеты и освобождал от физического присутствия в ней. Практически мы остались с Таней Кравченко вдвоём. Пенсионеров Полухину и Андрианова перевели в рекламный отдел. Были в отделе ещё и Слава Тарощина и Таня Рассказова, но они занимались литературной информацией и брали интервью у писателей на нужные газете темы.
(Вот так: сперва разделением на два, а потом, всячески мешая работе, развалили Удальцов с Кривицким некогда мощный отдел русской литературы. Примечательно, что, когда редактором отдела стала Латынина, его опять воссоединили с отделом литературоведения, лишив его заведующего недолгого статуса члена редколлегии. Понял ли он, что был всего лишь пешкой в чужой игре?)
А в это же время – напоминаю, я каждую неделю должен был выпускать восьмистраничное приложение к газете «Первое сентября». Хорошо, что мой консультант в этом приложении, известный учитель Лев Соломонович Айзерман, жил недалеко от «Литературки» и часто посиживал в моём кабинете, помогая советами.
И не только советами. Поначалу он был одним из самых активных авторов приложения. Он писал много, и я охотно его печатал, доверяясь его педагогическому опыту.
Был у него, однако, один недостаток: он не вычитывал свои материалы. А вычитывать их было необходимо: в его торопливой машинописи встречалось много опечаток. Я их правил, текст становился очень грязным, и наборщицы жаловались на трудность работы с таким текстом.
В конце концов я попросил его вычитывать материалы самому, сдавать в редакцию рукопись в более привлекательном виде.
Реакция этого самолюбивого человека была совершенно неожиданной. Он разразился гневным письмом, в котором обвинил меня в некомпетентности и заявил о своём нежелании работать со мной дальше. Казалось бы, для чего ему нужно было писать? Он мог бы мне всё это высказать лично. Однако Айзерман не просто написал мне письмо, его копию он отправил моему начальнику Симону Львовичу Соловейчику. А в этом случае выбор эпистолярного стиля оказался для Льва Соломоновича не случайным и даже оправданным: обвиняя меня в некомпетентности, он противопоставил ей высокую редакторскую компетентность Соловейчика. Это было то самое письмо, о котором я рассказывал, комментируя статью «Из записок учителя», напечатанную во втором номере «Знамени» за 2002 год, где, в частности, содержится суровая критика «проповедей» покойного Симона Львовича Соловейчика. Да, её автор – Лев Соломонович Айзерман. Это он благодарил в преувеличенных выражениях Соловейчика, отказавшегося печатать его мемуары.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});