Дети горчичного рая - Анна Кальма

Вы только подумайте: негр бьет белого! Что же это такое, джентльмены? На юге их за это линчуют, а здесь мы спокойно смотрим, как черный мальчишка набрасывается на белого, чтобы его убить! Негр думает, чтоможет покушаться на убийство и остаться безнаказанным!

– Однако вы ударили мать мальчика, и мальчик вынужден был вступиться за нее, – вмешался защитник, перебирая бумаги на своем столе. – Разве в ваши обязанности входило бить женщин?

Ньюмен принял глубоко оскорбленный вид:

– Бить женщин? Нет, сэр, я никогда еще не бил их. Женщина просто мешала мне пройти, и я слегка отстранил ее.

– Отстранили так, что она со стоном упала наземь? – продолжал защитник.

Ньюмен пожал плечами.

– Почем я знаю, может, негритянка была просто пьяна! – нагло возразил он.

– Это ложь! – вскричал, вскакивая, Чарли. – Он лжет, заставьте его замолчать!

– Это ложь! – эхом откликнулась Салли.

Последние ряды разразились возмущенными криками. Многие от негодования топали ногами.

– Если шум не прекратится, я прикажу всех вывести, – заявил Сфикси. – А вам, молодой человек, – обратился он к Чарли, – вам я посоветую молчать, иначе вы только увеличите свою вину.

– Мой помощник Кольридж может подтвердить, что я только отстранил мать этого парня, – сказал Ньюмен, испуганный гневным откликом зала.

Вызвали Кольриджа. Убийца Цезаря появился, тяжело опираясь на костыли, еле дотащился до места за барьером, долго отдувался и, прежде чем заговорить, раза два тихонько, но явственно для всех простонал. Этот восьмидесятикилограммовый детина добросовестно играл свою роль изувеченного.

Он был страшно зол на всех обвиняемых. Еще бы! Из-за каких-то проклятых негров и жалкого учителишки проваляться две недели в постели и вместо благодарности начальства и повышения по службе с треском вылететь из полиции! Да еще на прощание и Ньюмен и майор Симсон орали на него так, что было слышно, наверно, на другом конце улицы.

Ну, если ему теперь плохо, то пусть этому сброду будет еще хуже!

И Кольридж старался вовсю.

Избегая упоминать об убийстве Цезаря, он рассказал, как на него в зале напали цветные, как он пытался от них освободиться, вырвался и побежал на сцену, и как здесь на него напал Ричардсон. Он – просто несчастная жертва, и почему именно его хотели убить – понятия не имеет.

– Так, значит, вы утверждаете, что не вы убили ветерана Бронкса? – задал вопрос защитник.

Кольридж, задыхаясь, простонал, что ему трудно говорить, но что если он и выстрелил в негра, то сделал это в целях самозащиты: негр хотел его убить, это всякому ясно.

Сфикси снова застучал молотком. Горчичный Рай решительно не хотел униматься. Слышались возмущенные крики и свист.

– Здесь некоторые возражали против усиленных нарядов полиции, – громко сказал судья, обращаясь преимущественно к ложе прессы. – Теперь вы видите, что это только необходимая мера предосторожности. Сегодня, когда я входил в здание суда, меня тоже освистали какие-то люди. Я больше не намереваюсь с боем пробираться через толпу, которая освистывает тех, кто не имеет защиты!

– Бедняжка, он жалуется на беззащитность! – раздался насмешливый голос.

– Продолжайте допрос свидетелей, – распорядился судья.

Хомер, вызванный прокурором, повторил почти все, что сказал директор школы. Да, сэр, бывший учитель Ричардсон злоупотребил своим служебным положением. Расовое равенство, левые идеи были его коньком, и он постоянно в классе пытался влиять на своих учеников. К счастью, сэр, американские дети не так-то легко поддаются подобной пропаганде! Только цветных удалось ему обратить в свою веру, в частности обвиняемого ученика Чарльза Робинсона. Хомер всегда предсказывал, что этот мальчик плохо кончит.

Робинсон был заносчив, чересчур много воображал о себе и держался слишком развязно. Кроме того, он был груб, сэр, очень груб и дерзок. Однажды, когда дело шло о его участии в живых картинах и свидетель сказал, что роль Робинсона выходит неудачно, этот мальчишка, сэр, набросился на него, свидетеля, с кулаками! Можете себе представить, джентльмены!

Публика взглянула на мальчика, тихо сидевшего на скамье подсудимых, потом перевела глаза на грузную фигуру с перебитым носом. Пронесся смешок, и Хомер без особой славы покинул свидетельское место.

Следующим свидетелем оказался президент школы Коллинз. Он быстро и невразумительно пробормотал, что ученик Робинсон ни в чем особенном замечен не был, но, впрочем, популярностью среди школьников не пользовался, так что даже в середине учебного года седьмой класс решил его отстранить и выбрать другого старосту. Кажется, однако, вся эта затея кончилась ничем по неизвестным для президента причинам. Больше он ничего по этому поводу сказать не может, так как все это время готовился к встрече с «петухом» Хентером из Гренджерсити и ничего не знает.

На вопрос защитника, известно ли президенту, что Чарльз Робинсон защищал честь школы на гонках «табачных ящиков» в прошлом году и взял бы первенство и в этом году, если бы не авария, Коллинз вяло отозвался, что это ему было известно, но, почему произошла авария, он еще не успел поинтересоваться.

От выступления президента школы у публики и у защитника было ощущение скуки и потерянного времени. Однако прокурор был очень им доволен.

41. Две девочки

За барьером свидетельского места появилась высокая, костистая фигура с туго-натуго завязанным на макушке седым узелком волос и мохнатыми седыми бровями, охраняющими пару маленьких серых глаз. Люди начали перешептываться. Все почувствовали, что от этого подобия женщины ничего хорошего ожидать для подсудимых нельзя. На свидетельском месте Образцовый Механизм был, как всегда, во всеоружии, и непривычная обстановка не только не смутила миссис Причард, но, напротив, заставила ее подтянуться, как часового на посту. Ведь сейчас она была призвана разоблачать вражеские козни, и она делала этим угодное богу!

Когда Чарли увидел домоправительницу Босса выступающей в роли свидетельницы, он впервые ощутил нечто вроде испуга. Темная волна ненависти шла от этой женщины, заливала его и его близких. И это мать Патриции, той самой Патриции, которая клялась всегда быть его другом! Он пытался успокоиться: вот выступит Патриция и скажет, что все это неправда, что она сама искала его дружбы, сама пригласила его к себе и пришла к нему в гости. «Спокойно, спокойно!» – повторял он себе.

Миссис Причард была немногословна. Однако из ее кратких и энергических слов можно было понять, что она и ее дочь Патриция явились жертвами преследования негритянского мальчишки и его семьи. Мальчишка дошел до того – страшно сказать! – что пробрался даже в замок самого мистера Милларда и, если бы не миссис Причард, неизвестно, что бы он себе позволил. Он совершенно забыл о расстоянии, отделяющем черных от белых людей, и держал себя на равной ноге с ее дочерью. Мало того: когда она, миссис Причард, запретила дочери общаться с негром, он обратился за помощью к своему родственнику – этому певцу, которого она не слушала и, разумеется, не желает слушать. Они позвонили в дом миссис Причард и объявили, что мальчишка при смерти и чтобы Патриция пришла сказать ему последнее «прости». Конечно, у Патриции нежное сердце, она не могла отказать и отправилась в этот ужасный дом и даже скрыла это от своей матери, чтобы мать не волновалась.

– Благодарю вас, миссис Причард, – ласково сказал Сфикси. – Суд понимает ваше возмущение и разделяет ваше негодование.

Прокурор обратился к судье:

– Ваша честь, я вызвал сюда еще нескольких свидетелей, но не знаю, захочет ли суд их выслушать. Дело в том, что они несовершеннолетние.

Сфикси сделал вид, что раздумывает.

– По закону это не полагается, – сказал он, – но, если это будет способствовать выяснению характеров подсудимых и обстоятельств самого дела, мы, разумеется, выслушаем этих несовершеннолетних и примем во внимание их заявления.

Где-то на одной из задних скамей произошло движение.

– Слышишь? Ты слышишь, что он говорит? – захлебываясь, прошептал Джой Беннет Василю. – А нас он не хотел допустить!

Пат была одета очень нарядно – в розовом кружевном платье и легких светлых туфлях. Мать старательно завила ее медные волосы, и они лежали пышными локонами на плечах и спине. Пат держалась скромно и достойно, как и полагается благовоспитанной молодой леди с Парк-авеню. Она была очень бледна, и Чарли с состраданием подумал, как ей должно быть страшно и трудно выступать перед таким залом и защищать своего друга от несправедливости судей. Все в нем было полно благодарности к Пат, он гордился тем, что дружит с такой смелой, благородной девочкой.

Но вот Пат заговорила:

– Да, сэр, я была в этот вечер в доме певца Робинсона… Нет, сэр, не своей охотой. Меня заманили обманом, сэр… Да, я предполагаю, что Чарльз Робинсон участвовал в обмане, хотя он меня и уверял, что нет.