Незнакомцы на мосту - Джеймс Донован

Четверг, 17 августа; понедельник 11 сентября

От г-жи Абель из Лейпцига было получено два письма. Одно из них, присланное в мою контору, предназначалось для передачи г-же Барбаре Пауэрс. Видимо, г-жа Абель в июле потеряла терпение и поэтому написала: «Вы можете надеяться увидеть вашего мужа через девять лет еще молодым, а для меня каждый день разлуки — это еще один шаг к смерти. Мы уже пожилые люди, наше здоровье никуда не годится, и мы не можем надеяться прожить долго. Простите меня за эту невольную жалобу…»

Затем она повторила свое обычное утверждение, что Рудольфа посадили в тюрьму за преступления, которых он не мог совершить, рассказала о своем прошении, направленном президенту Кеннеди, и, наконец, стала настаивать, чтобы жена Пауэрса обратилась к американскому президенту с призывом принять определенные меры для возвращения ее мужа. «ТЕПЕРЬ И ВАШЕ И МОЕ ДЕЛО ПОЛНОСТЬЮ ЗАВИСИТ ОТ АМЕРИКАНСКИХ ВЛАСТЕЙ — от того, примут ли они какие-либо меры, чтобы освободить своего летчика».

Мне она писала:

«По вашему совету я посетила советское посольство в Берлине и показала ваше письмо от 26 июля. Рада сообщить вам, что советские представители, как и раньше, проявили большое понимание и заверили меня в своей готовности помочь мне…

Из нашей беседы я поняла, что теперь имеется только один возможный путь добиться успеха: ОДНОВРЕМЕННО ОСВОБОДИТЬ ПАУЭРСА И МОЕГО МУЖА, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОБРАЗОМ ОРГАНИЗОВАНО».

Вот оно, наконец! Этого я и ожидал. Она закончила письмо словами: «С нетерпением жду вашего ответа…»

Среда, 6 декабря

Рудольф, как он обычно делал в конце года, прислал мне письмо. На этот раз он признался, что «пребывание в тюрьме становится для него довольно мучительным». Это было его четвертое ежегодное рождественское послание. Он снова напомнил нам, простым смертным с Уильям-стрит, чтобы мы возобновили его подписку, и снова просил прислать его четырехфунтовый пакет молочного шоколада.

Сообщая о своих рождественских открытках, он писал: «Вообще, мне кажется, все они довольно неплохие и их качество становится лучше. Дела здесь в общем идут все так же. Надеюсь, что вы пребываете в добром здравии, и желаю вам, вашей семье и вашему персоналу, который ведает моими делами, самого веселого Рождества и счастливого Нового года».

Это было последнее письмо от Рудольфа с почтовым штемпелем «Атланта, Джорджия».

1962 год

(Нижеследующий огчет касается задания, выполненного по поручению правительства Соединенных Штатов!

По соображениям государственной безопасности в нем сделано несколько необходимых купюр и изменены отдельные детали.)

Четверг, 11 января

По приглашению правительства США я присутствовал на совещании в Вашингтоне, где мне было сообщено, что, согласно принятому «на высшем уровне» решению, обмен Абеля на Пауэрса будет отвечать национальным интересам.

— Если вы согласны, — сказали мне, — то мы хотели бы, чтобы вы взяли на себя миссию выехать в Восточную Германию для переговоров об обмене.

Я охотно согласился, и мы обсудили все возможные последствия этой миссии. Естественно, возникал вполне законный вопрос: насколько велика будет потеря с нашей стороны, если мы освободим такого «мастера шпионажа», как Абель? Невольно напрашивался ответ, что это не будет особенно большой жертвой. Во-первых, почти за пять лет его пребывания в тюрьме стало ясно, что Абель отнюдь не намерен «сотрудничать» с нашими контрразведывательными органами. Во-вторых, поскольку в функции агента разведки входит не только сбор сведений, но и незамедлительная передача их своему начальству, то можно было полагать, что теперь Абель может представить в Москве только текущие отчеты о жизни в тюрьмах США. Все сведения, собранные им до ареста, были уже известны его руководству. И, наконец, в-третьих, после международной огласки, которую получило его дело, невозможно было представить, что его вновь попытаются использовать в качестве разведчика.

— А как насчет его использования там, у себя, для оценки поступающих отсюда разведывательных данных? — спросил я. — С его знанием Соединенных Штатов он, видимо, будет идеальным человеком, чтобы возглавить отдел Северной Америки в московском КГБ.

— Вряд ли, — сказали мне. — Если бы мы приняли обратно человека, который много лет прожил за границей и был изолирован от нас, мы наверняка усомнились бы в его полной лояльности. В таких вещах нельзя рисковать. А коль скоро даже мы стали бы колебаться в вопросе о том, можно ставить такого человека во главе «совершенно секретного» отдела или нет, то уж советские органы, известные своей осторожностью, безусловно, еще менее охотно пойдут на это. Абель провел здесь около девяти лет. Его собственный помощник оказался перебежчиком. Одно то, что мы соглашаемся освободить его, непременно вызовет у русских сомнения, и они будут подозревать, что он «продался». Вероятнее всего, его будут использовать только для того, чтобы обучать технике шпионажа других. Но даже и тут при его возрасте и слабом здоровье он не сможет быть особенно полезен, если только его вообще решатся использовать.

Эти рассуждения показались мне разумными.

Поскольку отъезд по делам в Европу был для меня вполне обычным явлением, мы договорились, что я отправлюсь в Лондон привычным порядком. Я заранее извещу своих друзей, забронирую номер в гостинице, куплю билет на гражданский самолет, но скрою цель моей поездки не только от своих сослуживцев, но и от своей семьи.

Я составил и отправил из Вашингтона в Лейпциг письмо «фрау Абель», в котором говорилось, что произошли «важные события», вследствие которых возникла необходимость нашей встречи. Я закончил его следующими словами: «Предлагаю встретиться в советском посольстве в Восточном Берлине в субботу, 3 февраля 1962 г., в двенадцать часов дня. Не следует никому рассказывать об этой встрече. В случае согласия телеграфируйте мне, пожалуйста, в мою адвокатскую контору тремя словами: «Счастливого Нового года».

В мае наше министерство юстиции категорически отклонило адресованное г-жой Абель президенту Кеннеди ходатайство о помиловании. Я счел для себя необходимым запастись официальным письмом, которое убедило бы русских, что правительство Соединенных Штатов выполнит обещание освободить Абеля, которое я дам. В конце дня мне вручили такое письмо, но я был неудовлетворен чрезмерной осторожностью формулировки, носившей расплывчатый и туманный характер. Изменить ее, однако, отказались, и это было все, что я повез с собой в Восточную Германию в качестве доказательства моего официального статуса. Вот текст письма, напечатанного на бланке министерства юстиции:

«Уважаемый г-н Донован.

В связи с состоявшимся недавно при вашем участии совещании по вопросу о помиловании вашего клиента настоящим заверяю вас, что после выполнения определенных условий изложенная в письме к жене вашего клиента причина, по которой вопрос о помиловании не может рассматриваться, уже не будет существовать.

Искренне ваш Рид Коварт,

атторней по делам о помиловании»

Четверг, 25 января

В десять часов утра я в своей конторе получил телеграмму из Берлина. «Счастливого Нового года», — говорилось в ней, и стояла подпись: «Елена». Вопрос о встрече в Восточном Берлине был решен.

Я тут же отдал все необходимые распоряжения для поездки в Лондон и послал предварительные телеграммы.

Суббота, 27 января

После завтрака я на такси отправился в Гарвардский клуб, где у меня была договоренность о встрече с одним лицом, с которым я был связан в Вашингтоне, чтобы получить окончательные инструкции. Я дал ему подробный маршрут своего путешествия, а он сообщил мне, когда я могу получить официальные инструкции в Лондоне.

Он рассказал мне, что в Восточной Германии арестован молодой американец из Мичигана, студент Йельского университета Фредерик Л. Прайор, которому предъявлено обвинение в шпионаже. До постройки берлинской стены Прайор занимался в Восточном Берлине исследовательской работой, завершая докторскую диссертацию о торговле за «железным занавесом». Он копнул слишком глубоко и раздобыл какие-то материалы, которые считались секретными, и теперь восточные немцы собирались организовать пропагандистский процесс над ним. Прокурор официально заявил, что потребует смертной казни для молодого американца. Полагали, что вся эта история широко освещается в печати в надежде на то, что американское общественное мнение настроится в пользу Прайора и вынудит тем самым Соединенные Штаты пойти на какую-то форму признания восточногерманского правительства.