Сын погибели - Владимир Свержин

Белый платок, вылетев из руки Никотеи, опустился на поле неподалеку от Генриха Льва.

— Герольд! — скомандовала герцогиня Швабская. — Я беру его под защиту!

Глава 26

Пока не попадешь в историю — не попадешь в историю.

Гонец быстро спрыгнул с коня и бросился в ноги полководцу:

— Милорд принц, Бристоль наш!

— Замечательно. — Гарри поднял с колен воина, доставившего ему радостную весть, и впечатал ему в ладонь золотую монету. — На вот. Заслужил!

Сделав это, он повернулся к стоящему рядом человеку в духовном одеянии, но без наперсного креста, и сказал насмешливо:

— Ну что ж, преподобный Кеннет, вы проиграли спор. Ни стены, ни копья не остановят Истину, время которой настало. Теперь у нас есть столица. Отсюда — из Бристоля — мы завоюем весь Уэльс. И будь на то воля Спасителя, то и всю Британию. Вместе с Шотландией. Весь остров станет единой крепостью истинной веры!

Аббат Кеннет укоризненно покачал головой:

— Ты богохульствуешь, призывая на помощь Спасителя и Всевышнего. Сын погибели — лжепророк, и учение его — ложное золото.

— Ты опять за свое? — нахмурился предводитель мятежников. — Когда наконец уймешься? Я не просил и не прошу тебя принять нашу веру, но к чему ты хулишь то, о чем не ведаешь?

— Ты, видно, запамятовал, Гарри. Я пошел с тобой затем, чтобы унять кровожадность змеева пламени, выпущенного тобой из душ таких же нищих, каким был ты. Но я ни на миг не отрекался от своего истинного служения — служения Господу — Триединому Спасителю человецей, распятому и снова воскрешенному. И потому всякое слово и деяние мое направлено к одному лишь — восстановлению христианского мира и покоя в отчих землях.

— Проклятие! Ты решил испортить мне день такой славной победы? Клянусь своими золотыми шпорами — тебе это не удастся!

— Твои золотые шпоры — тщета и тлен, — неумолимо продолжил аббат Кеннет.

— Мой конь ближе знаком со шпорами. Он не стал бы разбрасываться такими словами. — Гарри скривил губы.

— Шипы терний лишь напомнят мне об участи истинного Спасителя, и нет мученического венца, которого бы не снес верующий во славу Божью.

— Что ты болтаешь? Противно слушать! Ты не раз уже видел — повинуясь данному тебе слову, я не истребляю тех, кто верует подобно тебе, а лишь удваиваю налоги им, дабы возложить тяжесть войны более на их плечи, чем на плечи моих сторонников. И что же? Сотни и тысячи вчерашних прихожан спешат признать себя моими единоверцами, чтобы сохранить мошну. А ты мне твердишь о терниях…

— Они вероотступники, — не меняясь в лице, вздохнул аббат. — Душам их суждено гореть в аду. Впрочем, как и твоей, Гарри. И помни, изменив праведной вере за жалкие сребреники, твою ложную они бросят даром. Так что, стоит ли хвалиться победой?

— Стоит, чертов святоша! Стоит, очень даже стоит! Мой жребий — это дело! А слово… Не бойся, слово придет! Спаситель понес его за море, но оно вернется сюда, я уверен в этом! Вернется и сокрушит твои словеса. Как змей Моисеевой веры, пришедший по его зову, пожрал священных гадов египетских жрецов.

— И тогда, и поныне племя аспидово пожирало друг друга. Веришь ли сам ты словам о возвращении Сына погибели? Измена и коварство следуют за ним, как страх и ужас шли, сопровождая языческого бога Марса. Эти спутники неминуемо приведут его к бесславному концу.

Гарри заскрипел зубами, осознавая, что упомянутые собеседником измена и коварство действительно вполне могут привести Спасителя к концу. Славному или бесславному — какая уж тут разница…

— Господь на моей стороне, — досадливо буркнул полководец, давая шпоры коню. — Самое время осмотреть будущую столицу.

Гнедой жеребец, почуяв непреклонную волю хозяина, рванулся в галоп. Ветер развевал длинные волосы принца нищих, остужая раскрасневшееся от ярости лицо.

«Кеннет прав, — думал Гарри, — эти иуды убьют мальчишку. Конечно же, он Спаситель, но ведь совсем ребенок. Как же я, глупец, просмотрел-то? Что теперь делать? Сколько бы я здесь ни побеждал, сколько ни сокрушал рыцарских отрядов, Его слово и вправду превыше моих побед. И Его гибель обратит во прах деяния мои!»

Толпа у распахнутых ворот криком и звоном оружия приветствовала неистового апостола. Стоящие на коленях пленники ожидали своей участи, надеясь на лучшее.

С той поры, как аббат Кеннет стал ближним советником и канцлером принца-змееносца, сдавшиеся на милость победителя обрели шанс на спасение. Лишь те, кто упорно не желал сложить оружие, попадали под беспощадную расправу. Теперь многие замки попросту открывали ворота, спеша присягнуть завоевателю, чтобы избежать разграбления, а то и полного разрушения.

— Мой принц, — один из соратников Гарри, некогда командовавший отрядом лучников у всеми забытого барона, присоединился к въезжающему в город предводителю воинства новой веры, — в лагерь только что прибыли высокие послы.

— Вот ведь новость! — удивился Гарри. — Что им нужно?

— Я не могу сказать, но верительные грамоты, привезенные ими, адресованы принцу Гарри ап Эдинвейну.

— Даже так? Занятно! А ну-ка, зови их!

— Куда?

— Да откуда я знаю! Найди самый роскошный дом в Бристоле и веди их туда. И поторопи аббата Кеннета — я желаю, чтобы этот святоша тоже присутствовал на приеме официальных послов.

Не успели помилованные защитники Бристоля отряхнуть придорожную грязь с колен, не успели победители отполировать запятнанные кровью мечи, а под сводами замка, служившего некогда королевской резиденцией, звучали медоточивые речи гвинеддского вельможи:

— Мой государь, славный и могущественный Гриффидд ап Кинан, шлет привет и поздравления своему доблестному собрату, принцу Гарри ап Эдинвейну с великой победой и возвращением на земли его благородных и доблестных предков.

— Я тоже приветствую принца Гвиннеда, — важно склонил голову Гарри. — Однако уверен, не только желание приветствовать меня заставило вас проделать столь долгий путь.

— Мой господин прослышал о величии замысла твоего. И хотя сам он не разделяет твоей веры, но полагает, что можно решить миром проживание твоих единоверцев в землях Гвиннеда, а христиан — в тех провинциях, что находятся под твоей рукой.

— Быть может, — согласился Гарри.

— Он также предлагает справедливый раздел земель Уэльса. Те земли, которые ныне взяты твоим мечом, останутся за тобой. Те же, что состоят во власти Гриффидда, сохранятся при нем. Все прочие валлийские территории мой повелитель готов разделить между тобой и им к взаимному удовлетворению по нерушимому договору на вечные времена. На том он целовал крест и клялся в братской дружбе во имя Отца, Сына и Святого духа.

— Гриффидд Мудрый недаром получил свое прозвание. Он правил Севером еще в те годы, когда отец мой был молод. И потому хорошо знает жизнь и умеет отличить козлищ от овец. Я верю, что в словах его нет лукавства. Но мне все же следует подумать, прежде чем дать ответ. Ступайте, вас напоят, накормят и разместят как почетных гостей. — Гарри сделал повелительный жест, отпуская высокое посольство. — Ты слышал? — забывая о достойном принца величии, крикнул Гарри, срываясь с импровизированного трона и бросаясь к аббату Кеннету. — Слышал? Они именуют меня принцем и готовы признать за мной весь Южный Уэльс, а вместе с ним еще и половину Западного!

— Прискорбно, но это правда, — опустил глаза его канцлер. — Что ж, ликуй. Время собирать камни пока не пришло.

— Заткнись и слушай! Мне нет дела до твоих камней! Сегодня же ты вступишь в переговоры. Ты будешь торговаться за каждую болотную кочку, за каждую метлу на лесной ферме. После разгрома под Бристолем враги попритихли и нескоро поднимут головы. Мне нужен месяц: армия должна отдохнуть, а жители — свыкнуться с мыслью, что мы пришли навсегда, и им ничего не угрожает. Но мне нужен месяц, — повторил он. — Я уеду, меня не будет. Не спрашивай куда — не твое дело. И никто не должен знать об этом. Для всех — я заперся во дворце и никого не принимаю. Я повелю, чтобы тебя слушали, как меня, а ты сам придумай, чем я занят. Ясно? Если попытаешься изменить мне — найду даже под землей и придумаю что-нибудь такое ужасное, что мученический венец покажется тебе пастушьей шляпой. Вдобавок я прихвачу с собой здешних монахов. Если замыслишь недоброе — они пойдут на корм рыбам. Ты хорошо меня понял?

— Я понял тебя, принц Гарри, — тяжело вздохнул канцлер. — Иди, я не предам и буду торговаться за каждый куст, за каждую ветку и листик на этом кусте. И да закончится, наконец, долготерпение Господне, да ниспошлет он гибель на пути твоем!

Рыцарь чести, выбранный прекрасными дамами суда Любви и Красоты, возложил белый плат Никотеи на голову Генриха Льва.

— Да будет признан сей рыцарь непобежденным, да будет прославлена доблесть герцога ди Сантодоро!