Уинстон Черчилль: Власть воображения - Франсуа Керсоди

Черчилль же об отдыхе и не думал. Хрупкому бюджетному равновесию постоянно угрожали социальные потрясения и финансовые просчеты, и Уинстон решил сократить военные бюджеты (в первую очередь бюджет Адмиралтейства). Он добился определенных успехов в переговорах с европейскими должниками и американскими кредиторами по графику выплаты репараций. Как обычно, обилие собственных дел не мешало ему влезать в чужие: первый лорд Адмиралтейства Уильям Бриджман с ужасом обнаружил, что Черчилль приостановил ввод в строй новых крейсеров; министр здравоохранения Невилл Чемберлен с неудовольствием отмечал бурные вторжения Черчилля в область страхования от безработицы и пособий по болезни; лишь легендарная флегматичность министра иностранных дел Остена Чемберлена удерживала его от взрывов ярости, когда Черчилль потребовал (и добился) разрыва дипломатических отношений с СССР[127], заверил Совет министров в невозможности войны с Японией в обозримом будущем, предложил Англии стать арбитром в конфликте Германии и Франции и призвал британского верховного комиссара в Египте лорда Ллойда воспрепятствовать приходу к власти Заглул-паши…

Но с ним ничего нельзя было поделать: с конца 1926 г. Черчилль был недосягаем. В общественном мнении он пользовался репутацией главного победителя забастовщиков (хотя был всего лишь самым шумливым), и никто, за исключением Кейнса (и самого Черчилля), не ставил всерьез под сомнение его компетентность как министра финансов. Каждый год вплоть до 1929 г. его представления бюджета в парламенте ждали, как коронного номера, привлекавшего толпу ценителей и приводившего в восторг всех депутатов без исключения; сказать по правде, он сумел развить ораторские способности и говорил теперь намного свободнее, часто откладывая в сторону свои записи, чтобы следовать сиюминутному вдохновению (по крайней мере, складывалось такое впечатление…). И шутил он теперь непринужденнее и естественнее, став в палате общин главным и непревзойденным острословом; так, 7 июля 1926 г. он воинственно заявил лейбористам: «И запомните раз и навсегда, если вы устроите нам новую всеобщую стачку, мы устроим вам… – короткая пауза, за время которой депутаты от оппозиции, ожидая угрозы применить войска, приготовились освистать оратора, – …новую “Бритиш газетт!”» Удивление и облегчение депутатов смешались в безудержном взрыве хохота.

У Черчилля было немало врагов: лейбористы не прекращали выставлять его заклятым врагом рабочего класса, либералы не простили ему возвращения в лагерь консерваторов, а старые консерваторы по-прежнему видели в нем ренегата 1904 г. Но за внешними проявлениями враждебности скрывалась довольно занятная реальность. Так, лидер лейбористов Макдоналд написал Черчиллю: «Я лично всегда испытывал к вам самое глубокое уважение». Лидер либералов Асквит, отношения с которым последние десять лет были более чем прохладными, все же видел в кипучем министре финансов ни много ни мало «Эверест среди песчаных дюн кабинета Болдуина». Министр здравоохранения Невилл Чемберлен, которого было трудно заподозрить в симпатии к коллеге из Казначейства, должен был признать летом 1926 г., что «Черчилль существенно упрочил свое положение, он очень популярен в нашей партии, как и во всей палате общин». Неудивительно, что его прочили в премьер-министры… Те, кто был склонен придавать значение символам, обращали внимание на то, что Министерство финансов на Даунинг-стрит, 11, от резиденции премьер-министра отделял только крошечный садик; но те, кто знал лучше сами символы, понимал, что Черчилль практически не бывал в своем министерском кабинете… ибо его неудержимо притягивало к себе поместье Чартвелл.

Депутату и канцлеру Казначейства пришлась по вкусу роль деревенского помещика, и он постоянно пропадал в усадьбе. Уинстон уже два года жил в Чартвелле с супругой (ничуть не любившей это место) и своими четырьмя детьми – семнадцатилетней Дианой, пятнадцатилетним Рэндолфом, двенадцатилетней Сарой и четырехлетней Мери. И дом, и парк были полностью переделаны под вкус хозяина, который продолжал лично участвовать в работах. Он добавил к внешним украшениям усадьбы парк с искусственными водопадиками, бамбуковыми зарослями и большим круглым бассейном. Возведя небольшую стену, он полюбил ремесло каменщика и с той поры без конца что-то строил: домик для детских игр, мастерскую, флигель для лакея… Обожая животных, он немедленно заполнил ими свой парк: красные рыбки, утки, куры, гуси, лебеди, пони, козы, ягнята и лисичка, не считая бесчисленных кошек и собак, шаставших по всему дому. Настоящему помещику полагалось вести хозяйство, и Черчилль попробовал выращивать овец, свиней и птицу; результаты соответствовали его любительским знаниям, хотя прибыльное дело было бы не лишним. Уинстон, не умевший себя ограничивать, покупал только самое лучшее; такие предметы роскоши, как одежда, сшитая точно по мерке на заказ, шелковое белье, изысканные блюда, гаванские сигары, марочные французские вина, шампанское в большом количестве (непременно «Поль Роже»), виски, коньяк, порто и шерри, всегда считались предметами первой необходимости. Кроме того, содержание поместья обходилось недешево, так как надо было платить трем горничным, кухарке, двум служанкам, метрдотелю, лакею, камердинеру, двум боннам и трем садовникам, не считая двух секретарей и трех помощников для работы с архивами… Вот так можно было при министерском окладе оказаться по уши в долгах (у Спенсеров-Черчиллей это была семейная традиция!). Но, в отличие от предков, Уинстон открыл великолепный способ успокаивать кредиторов – он писал книги и статьи…

И действительно, сколько бы времени ни занимали его обязанности депутата, министра финансов, главного редактора воинствующей газеты, посредника, палочки-выручалочки Совета министров, отца семейства, пейзажиста, земледельца, скотовода и каменщика, он с поразительной виртуозностью составлял одну рукопись за другой. Третий том его воспоминаний о войне вышел в 1927 г.; до лета 1928 г. он был занят редактированием двух последних томов, которые также затрагивали и послевоенные события; параллельно написал множество длинных статей для «Пэл-Мэл», «Санди таймс», «Дейли мейл», «Джон Булл» и «Космополитэн»; темы, как всегда, самые разнообразные, но преобладали воспоминания о бурной молодости: «Как мне удалось бежать», «В индийской долине», «Бронепоезд в ловушке», «В Кейптаун с Буллером», «Как я примирился с лордом Робертсом». Впрочем, были и другие сюжеты: «Дуглас Хейг», «Джордж Керзон», «Герберт Асквит», «Палестинский кризис», «Троцкий – людоед Европы», «Социалистическое шарлатанство» и даже, с позиции настоящего знатока предмета, «О постоянстве в политике»… Кроме того, Уинстон каким-то чудом нашел время для небольшой, простой и трогательной книги «Мои ранние годы», в которой рассказал о своей молодости. Все это диктовалось с высоким темпом и приносило большие деньги. В начале сентября 1928 г. наш счастливый деревенский писатель хвастался Стэнли Болдуину: «Я провел упоительный месяц за строительством коттеджа и надиктовкой книги – 200 кирпичей и 2000 слов в день».