Коммуналка 2: Близкие люди (СИ) - Лесина Екатерина

Правда, она так и поняла, почему эта песня была важна.

И…

Пальцы коснулись лица, полупрозрачных перьев, которые на ощупь казались мягкими, что пух. Но, наверное, пух на лице — это не совсем то, чего ждут от женщины.

— Ты прекрасна, — сказали ей.

— Сейчас?

— Всегда.

— А ты…

— Упырь?

— Да.

Матвей склонил голову, признавая за собой вину.

— Ты… знал?

— Знал… скажем так, вряд ли в упырином роду есть шанс родиться кем-то еще, — в глазах его появилось то самое тоскливое выражение, что было хорошо знакомо Эвелине. Правда, видела она его лишь в зеркале, но…

— Не стоит беспокоиться, — сказал Матвей. — Я… не буду мешать тебе. Если захочешь уехать отсюда, пускай. Помогу. Есть связи. И тебе рады не будут, но примут, что в Москве, что в Ленинграде… где захочешь. А там хватит одной песни, чтобы в тебя влюбились.

Он замолчал.

Упырь.

Что Эвелина вообще знает об упырях? Кроме тех историй, которые принято рассказывать ночью и непременно шепотом, для пущего страха.

— Ты меня бросаешь?

Ну уж нет.

Может, у нее и перья на лице, и крылья есть, но это же не повод, право-слово! И вообще…

— Ты мне обещал, — сказала она, хмурясь, и перья, кажется, зашевелились. — Жениться. Или… передумал?

— Никогда, но… ты видишь, кто я?

Видит.

И это странно, потому что он, пожалуй, единственный, кто не изменился. Почти. Разве что стал еще более некрасив, чем обычно.

— Упырь? — спросила она.

— Упырь. В детстве… матушка пыталась меня прятать, но это сложно. У обычных людей мы вызываем подспудный страх. И отвращение.

— Я не человек, — Эвелина подняла руку, и длинные перья скользнули, обнажая запястье. Интересно, а летать она сможет? Или крылья ей даны так, для красоты?

— Мне было пять, когда… матушке сделали предложение, от которого она отказываться не стала. К счастью. Она была разумной женщиной. Так я оказался в специнтернате. Выяснилось, что и мою силу можно использовать.

Он замолчал.

А Эвелина просто смотрела. Разглядывала, понимая, что не позволит этому мужчине совершить глупость. Хватит уже с нее ожиданий.

И надежд.

Сцена? Какой в ней смысл, если петь не для кого? Может, поэтому бабушка и оставила ту свою? Потому что поняла, насколько она… не нужна?

— Я стал вести допросы. Я не менталист, но иногда тонкая работа и не нужна. Достаточно надавить на человека его собственным страхом. Или выпить. Или… я делал много такого, чем не горжусь.

— Не ты один.

— Когда началась война, я… мою силу использовали. Страх передо мной порой оказывался сильнее страха смерти… моя сила тоже росла. Чем больше смертей вокруг, тем…

— Ты устал?

— Устал, — сознался он, опуская голову. — Я… сильно устал. Еще тогда, но оказалось, что после войны тоже хватает работы. Что… много есть тех, кто не рассчитывал на подобный исход. И тех, кто еще тогда, во время войны… не все воевали на стороне союза.

Он сжал руками голову, будто желая раздавить его.

— Оказалось, что я, пусть и не маг разума, не способен влезть в чужую голову, но вот кровь на руках вижу хорошо. Она разная, кровь. Одно дело, когда человек убивает в бою, и совсем другое… у крови сотня тысяч оттенков, у боли не меньше. Я разбирался. Я создал отдел, который искал предателей и палачей. Но я и сам был палачом.

— Не предателем?

— Нет… и все-таки однажды я понял, что больше не могу, что… сила моя требует контроля, а меня больше не хватало. Я не хотел…

— И тебе предложили уйти?

— Отдохнуть. Заслуженный отпуск.

— И ты…

— Решил, что стоит и вправду отвлечься. Но… я действительно не собираюсь мстить. Я… упырь, но…

— Порядочный.

— Порядочный упырь, — он сумел кривовато улыбнуться. — Звучит довольно… двусмысленно.

— Зато правда.

— Когда я услышал, как ты поешь, я… я впервые смог заснуть спокойно. А когда ты спела только для меня, я подумал, что, возможно, тоже имею право на счастье. Что… дед знал что-то, о чем никому не сказал. Что… если не ты, то…

— А невеста, она вообще была?

— Была. Ее нашли. Одобрили. Пообещали… многое, как я полагаю. Но оказалось, что и обещанного недостаточно, чтобы преодолеть отвращение ко мне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Знаешь, — Эвелина почти решилась. Может, обнимать кого-то крыльями и не слишком удобно, кто бы знал, до чего тяжелы перья. — По-моему она просто дура. А ты… только попробуй сбежать!

А вот пух на лице целоваться не мешает.

Совершенно.

Антонина хотела бы уйти.

В этом лесу она чувствовала себя… неправильной. Бывает такое вот, просыпаешься утром, понимая, что весь-то нынешний день пойдет не так, не по плану. И чаще всего так оно и случается.

Она бы сбежала.

Но разум подсказывал, что бегать по этаким местам — не самая разумная идея.

Пахло… лесом.

Землею, листвой и чем-то еще, донельзя раздражающим. Антонина лесов не любила. Пугали они своим равнодушием, этакою отстраненностью. Да и тропы лесные — не чета городским, в них провалиться легче легкого.

Вот и…

Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от мыслей.

— Присядешь? — Лешка глядел снисходительно, будто догадывался и о мыслях Антонины, и о страхах ее. А она вовсе даже не боялась.

Так, опасалась немного.

Опасения — это же не страх.

— Не знаешь, надолго ли мы тут? — она решила, что притворяться, будто не слышит и не видит этого… типа бессмысленно. А стало быть, глупо. Глупою же выглядеть не хотелось.

— Без понятия, но… хотя бы спокойно.

Это точно.

Лес шелестел, убаюкивая, и расползалось внутри вот такое позабытое изрядно ощущение покоя. Антонина опустилась на корень, вытянула ноги, потрогала отцовский перстень, который сидел на пальце свободно. Здесь, пожалуй, и снять получится.

Может…

— Кто ты? — спросила она человека, что устроился прямо на моховой подстилке. Сел, ноги вытянул, уставился на нее круглыми, что плошки, глазами.

— Сумеречник. Как и ты.

— Я… не совсем, чтобы… мама была, а отец — человек. Маг.

И зачем она это рассказывает? Будто оправдывается.

— Это не так и важно. Кровь ведь проснулась.

Антонина пожала плечами. Если ступила на тропу, стало быть, кровь и вправду проснулась.

— Ты просто очень молоденькая еще. И необученная, — сказал он мягко. И захотелось то ли пинка отвесить, злость вымещая, то ли расплакаться, от этой же злости. — Твоя матушка давно ушла?

— Давно.

— И ты жила одна?

— Одна.

Вот что ему, легче станет, если Антонина о своей жизни рассказывать примется? Да и нормальная у нее жизнь, не хуже, чем у прочих. Может, конечно, она и не геройствовала, и жила-то не сказать, чтобы честно, но убивать не убивала.

— Одной плохо.

— Я привыкла.

— И это плохо, что привыкла. На ту сторону вообще соваться в одиночку не след, а то и заблудиться можно.

— Чего тебе от меня надо?

— Выходи за меня.

— За тебя?! — не то чтобы Антонина удивилась. В конце концов, Тонечка была девочкою симпатичной, в нее и влюбиться можно. Но вот что-то слабо верилось.

— Нас мало осталось, — сказал Алексей серьезно. Он сидел и глядел на нее, без нежности, без любви во взгляде, но так серьезно, что от этого взгляда стало вдруг неловко. — И мне не хотелось бы, чтобы сумеречники вовсе исчезли, да и ты… ты умная. И с характером. Такую женщину сложно найти.

Это он что, хвалит?

Нет, Антонину и прежде хвалили-то, когда случалось выполнить заказ быстро.

— За дела свои не бойся, подчищу. Что до конторы, то… сотрудничать время от времени придется, это само собой, но лишний раз беспокоить не станут.

— То есть, ты из конторы?

Он склонил голову.

— И…

— Искал не тебя, но тех уродов, которые девочек на камни переводят. Нашел… получат вышку, тут думать нечего. С этой стороны вопрос закрыт… — он глянул туда, где мхи поднимались бугром, этакою кочкой до отвращения характерного вида. — Ты значилась в разработке, но возникли определенного рода вопросы…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})