Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

— Моя судьба в руках Божьих, — сказал он. — Он, в винограднике которого я трудился, Он Сам защитит меня. Я буду призывать Его.

С этими словами он сел, положил руки на колени и стал смотреть в сторону.

Я поглядел на него с минуту и сказал:

— На вашем месте я не стал бы призывать Господа Бога. Что если Он уличит вас в неправде? Вот здесь у меня есть признание двух женщин, которым вы заплатили за их обвинительные показания. Это вы тоже трудились в винограднике Господнем?

— Будьте вы прокляты! — вскричал он. — Да падёт проклятие на вашу голову. Ведь нетрудно заставить подписать признание кого угодно, если власть в ваших руках!

— Так ли это, достопочтенный отец? Не угодно ли вам познакомиться с этим признанием?

— Призываю Господа Бога в свидетели! Моя совесть чиста.

Однако в его голосе опять послышалась неуверенность, которую он изо всех сил старался подавить.

— Так ли это достопочтенный отец. — повторил я. — Подумайте хорошенько. Возбудили ли вы процесс против этой дамы только потому, что были уверены в её виновности или же по каким-нибудь иным причинам? Хотелось ли вам сжечь только грешницу, или же и прекрасную женщину? А может быть, вам было очень приятно, что она стояла перед вами и вымаливала свою жизнь, — она, которая была всегда так холодна с вами? Искушение было слишком велико. Да и дьявол, может быть, подсказал вам, возбудил в вас желание порадовать ваши глаза? Вспомните хорошенько, достопочтенный отец. — Не останавливались ли с особенным чувством ваши пальцы на её гладкой коже, чтобы освидетельствовать её сердце, в то время как вы подвергли её пытке и она лежала в обмороке? Вы знали, что опасности тут не было, да и не ваше это было дело. Неужели всё это — труды в винограднике Господнем? Подумайте хорошенько, достопочтенный отец! Разве не видно, что вы решились в сердце своём овладеть ею. Иначе зачем вам было обещать ей своё покровительство. Зачем заставлять её исповедоваться перед вами? Зачем было вам щадить её? Оказывать такое милосердие ведьме! А когда оказалось, что овладеть ею вам не удастся, вы решились пойти на это силой, хотя и не осмелились применить её сами. Каждый вечер дьявол, очевидно, нашёптывал вам, что вы слабый человек, пока вам наконец стало не под силу ждать. И вы приговорили её к сожжению не потому, что она была виновна, но потому, что вы не решались оставить её в покое. Вы боялись, что она разгадает тайный смысл ваших слов, поймёт ясно ваши намерения. И вот вы стали уверять самого себя, что, без сомнения, она ведьма, если ей удалось увлечь вас на такое дело. Но верили ли вы этому в глубине вашего сердца? Действительно ли ваша совесть чиста? Подумайте хорошенько, досточтенный отец! Повторяю, на вашем месте я бы не призывал Господа Бога.

Помимо своей воли, монах во время этой речи поднял на меня глаза. Они впились в мои, словно он был заворожён мною. Когда я кончил говорить, он вздрогнул, как бы очнувшись от забытья, и, перекрестившись, пробормотал хриплым голосом:

— Сатана! Чур меня!

— Сатаной нельзя так распоряжаться, достопочтенный отец. Он не обращает внимания на заклинания своих служителей. Мы только зря теряем время. — прибавил я. помолчав с минуту. — Не пожелаете ли вы написать письмо вашему духовному начальству и принести в нём раскаяние во всех своих грехах, о которых я вам говорил и которых вы не отрицали?

— Но я не совершал таких прегрешений!

— Совершали, достопочтенный отец. Что имеется в ваших руках для опровержения моих слов? Итак, потрудитесь написать письмо, ничего не утаивая и не умалчивая о том, что вы пытали свою жертву, зная, что она невиновна. Добавьте и то, что вы не остановились перед убийством ребёнка, для того чтобы доказать справедливость воздвигнутого вами против неё обвинения. Добавьте также, что вы видите в сегодняшнем происшествии перст Господень и что дьявол получил над вами такую власть, что заставил вас поддаться страсти и забыть свой долг, то есть выискивать богатых еретиков, при аресте которых церковь могла бы извлекать немалую выгоду. Вы закончите письмо тем, что признаете себя с этого времени неспособным к исполнению обязанностей инквизитора и попросите наложить на вас соответствующее взыскание.

Выслушав меня молча, монах сделал последнее усилие спасти себя.

— Вы с ума сошли, сеньор. Уж если кому надо сознаваться, то только вам, когда чары утратят свою силу над вами. Тогда вы…

Тут его глаза встретились с моими, и он сразу смолк. Я до сих пор не знал, что насмешливое выражение моих глаз имеет такую силу.

— Довольно! Не будем больше говорить об этом. Вам не удастся обмануть ни меня, ни дьявола. Лучше напишите письмо.

— Неужели вы думаете, что я лишился ума.

— О нет. Я считаю вас человеком в здравом уме, который отлично понимает, что необходимо сделать иной раз в жизни. Осуждение мадемуазель Бреголль было необходимо для вас, но вы слишком замешкались с ним, и теперь всё переменилось. Не соблаговолите ли начать письмо?

— Нет, этого я не желаю. Вы не имеете право принуждать меня написать хоть строчку, если я того не пожелаю.

— В самом деле? Могу вас уверить, что пытка превосходно помогает в таких случаях. Я просто очарован ею сегодня. Видно, что ею управляет мастер своего дела, — прибавил я с поклоном. — Отсюда до неё всего несколько шагов. Караульные — люди, как вам уже известно, безбожные и смотрят на всякого монаха так, как мы с вами смотрим на обыкновенного грешника.

Мой собеседник побелел как полотно.

— Вы, однако, дали обещание пощадить меня.

— Да, конечно. Но только в том случае, если вы сделаете свои признания. Фра Николай Эмерик в своём руководстве для инквизиторов указывает, что действительный смысл обещания помиловать очень часто неправильно понимается теми, кто дорожит только делами мира сего, ибо помилованием надо считать всё, что приводит грешника к раскаянию. Вы, конечно, читали это благочестивое сочинение фра Эмерика?

— А я и не знал, что вы так сведущи в литературе об инквизиции, — сказал он, скривив губы.

— Мой дядя — инквизитор в Толедо. Он очень любил меня и постоянно носился с мыслью, что я со временем вступлю в орден и займусь тем же делом. Но по семейным обстоятельствам план этот не осуществился. Дядя многому научил меня. Я чувствую к нему живейшую благодарность за это, ибо теперь я знаю, как мне поступать, чтобы совесть моя была совершенно чиста.

Монах молчал. С минуту я смотрел на свою жертву.

— Можете быть спокойны, я обойдусь без помощи Якоба Питерса. Мне было бы крайне неприятно видеть почтенного служителя церкви в руках обыкновенного палача, равно как и молодую женщину. Но я сам умею обращаться с инструментами, а помогать мне будет мой слуга.

Я позвал Диего.

— Умеешь ты обращаться с орудиями пытки?

— Очень хорошо. Будьте спокойны, я могу работать не по-любительски. Я не люблю эту работу. Но раз вы желаете, всё будет сделано. Прикажете приступить к делу?

Монах стоял перед нами со стиснутыми кулаками. Лицо его дёргалось. Он, очевидно, старался подготовить себя к пытке, но это плохо ему удавалось. Всё тело его тряслось, так что ему пришлось сесть.

Несколько минут он сидел. Наконец, не глядя на нас, он сказал сдавленным голосом:

— Давайте бумагу.

— Вот она достопочтенный отец. А вот перо и чернила. Садитесь сюда в кресло, так вам будет удобнее. Прошу вас не торопиться. Не беспокойтесь о том, что вы меня задержали. Я поужинал в десять часов и не чувствую себя утомлённым.

Он бросил на меня злобный взгляд и начал писать.

— Пожалуйста, не забудьте ничего. Не забудьте упомянуть, что вы знали о невиновности этой молодой женщины, когда подвергали её пыткам. Упомяните и о том, что вы не пренебрегали богатыми еретиками. Так будет хорошо, — прибавил я, взглянув через плечо на то, что он написал. — Теперь будьте любезны сделать с этой бумаги две копии — одну для меня, на память, а другую для главного инквизитора.

Монах, не сказав ни слова, взял другой лист бумаги.