Свидание - Владимир Михайлович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, это у кого как, — сказал Арсений, задетый последними словами матери о родном месте. — Одни неподвижны, для них любой переезд даже в родном городе с улицы на улицу — событие. А другие легки на подъем.
Но мать, кажется, не слушала его, продолжала и дальше развивать свою мысль.
— На иного посмотришь — рвется туда-сюда, лишь бы на месте не сидеть. И все-то ему позволено. Сорвался, покатил, — мать сделала жест рукой, изображая, как человек катит. — Обратно вернулся, посидел немного и снова укатил… Куда? Зачем? А ему все равно куда. Лишь бы мотаться. Не люблю я это.
— Время сейчас другое, мама.
Мать вытерла взмахом руки глаза и посмотрела на сына ласково и даже чуть заискивающе, как смотрела на него в детстве, когда он где-нибудь набедокурил или нашалил, а признаться в том не хотел.
— Что время? — вздохнула она. — Время, конечно, не стоит на месте. Молодые старятся, а старики вовсе уходят. Бежит время… — она задумалась, посмотрела в окно. — Все вы у меня как четыре пальца на руке. А пятого нет. Нет Колюшки, — она заводила носом, сморщилась, но тут же снова взяла себя в руки. — Бывало, в первые-то годы, ждала его все, ждала. Не иголка ведь — человек: «Пропал без вести». Как же, думала, так может. Был человек — и нет его. И вестей никаких о себе не оставил. Бывало, выйду из дому и пойду по нашей улице. Туда иду, к Градусову… Смотрю на людей. Бывает, и отдохну, посижу где-нито на лавочке. Мысль у меня в голове была: вдруг встретится кто-нибудь из Колюшкиных приятелей. Может, узнает меня старую, позовет… Надеялась, расскажет мне о Коле что-нибудь. Тосковало сердце. Да никто не останавливал…
В комнату вошла Лиза и сказала, что соседи всей семьей собираются на футбол. Грандиозный футбол состоится на стадионе. Она сообщила, что соседи и ее подбивали, чтобы уговорила мужа пойти на футбол, но она отказалась. Они проведут хорошо время и без футбола.
10
В это время на другом краю города, в старом кирпичном здании военкомата, в кабинете с холодной казенной мебелью сидел за столом пожилой полковник — военный комиссар — и листал несколько страничек пожухлого от времени и долгого лежания в архиве «личного дела». Полковнику предстояло на днях вручать орден Отечественной войны матери погибшего солдата. Он извлек из архива его «личное дело» и теперь изучал его. Листы пожелтели, чернила поблекли. На листке, который он держал в руках, было написано:
«Прошу направить меня в любую военную часть, только чтобы на фронт и на передовую. Я не могу находиться дома, когда фашисты ходят по нашей земле…» Внизу стояло число: «17 сентября 1941 года».
Сколько лет прошло, как были написаны эти слова, а они и сейчас отдаются торжественным гулом в сердце.
Полковник думал о том, какие слова скажет он матери, когда будет вручать ей орден погибшего сына. Он сидел, склонившись над пожелтевшим листком, и не мог найти эти слова. Все казалось блеклым, тысячу раз говоренным, казенным. «Ваш сын отдал свою жизнь за Родину…» Мать знает об этом не хуже его.
Полковник перелистнул страницу. Он подумал о себе. Тогда, тридцать лет назад, он был комбатом и ему немало приходилось хоронить на поле боя товарищей и друзей. В войне погибли миллионы. Про них говорили: «Они выполнили свой долг». Троекратный салют из автоматов, несколько слов над братской могилой. Но разве тот, кто остался жив, не выполнил своего долга! Нет, выполнить долг перед Родиной каждый хотел, но про себя думал обойтись при этом не такой дорогой ценой, как жизнь. Немало людей погибло в войну, так ничего и не совершив.
Но мы и про них говорили, что они выполнили свой долг. Почему мы так говорим?
Война. Видимо, война делает эти слова особенно значимыми.
В семнадцать лет Николай Морев свое состояние обозначил простыми словами: «Я не могу…» Способны ли мы сказать, что поступали в своей жизни так же в течение всех последующих лет, которые были отпущены нам счастливой судьбой? Тут есть над чем подумать. Чем дальше мы от тех грозных лет, тем больше мы должны думать. Иногда малец какой-нибудь может уснастить свою речь всякими громкими изречениями, но это еще не означает, что он сам следует им. Старой матери этого парня, оставшегося лежать под Волховом, он скажет все, что думает, все, что испытывает сейчас перед памятью Николая Морева и миллионов других, даровавших нам жизнь. Про неоплатный долг живущих перед этой матерью, перед многими матерями…
Полковник перечитывал строки из немногословного и по сути такого обычного «личного дела». В конце концов это будет не официальное собрание с трибуной и длинными рядами зала — это произойдет дома, в тесноватой комнате, где соберутся самые близкие. Он попытался представить, кто будет присутствовать на торжестве вручения награды. Три брата, их жены, еще сестра и ее муж. Правда, он не уверен, что они все будут. В этом городе живут только два брата, они-то наверняка придут. Это он должен тоже учитывать.
Недавно в трамвае ему пришлось услышать случайную фразу: «В войну погибли лучшие». Так это или не так — он не решается судить. Он сейчас подумал, что с заявлениями, в которых были слова «Я не могу…», в те месяцы сорок первого года обращались тысячи и многие из них, уйдя на фронт, погибли. Это были, безусловно, ребята особого склада, особой честности и совести. Если бы они остались живы и вернулись к мирным делам, как вернулись после Победы миллионы людей, жизнь, безусловно бы, выиграла от этого, и выиграла несказанно. Однако этого не могло случиться. Кто-то должен был платить за Победу, и платили за нее самые честные и совестливые. В первую очередь платили они, для кого слова «Я не могу…» были выражением их готовности к подвигу.
Старый полковник, склонившись над столом, углубился в далекие фронтовые воспоминания.
11
Бульвар у городского театра пламенел густой зеленью, как и в давние довоенные
