Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней - Этьен Годар

Посмотрев на нее, Либерман кивнул:

— Думаю, он им станет.

— Я думаю, что он полностью использует свои возможности, — сказала она, вставая, и на губах у нее мелькнула гордая улыбка. — Он очень талантлив.

Фарбы приехали за ними пятницу, 28 февраля, упаковали вещи Либермана, после чего он вместе со своим чемоданом, портфелем и костылями оказался в их новом «линкольне». Марвин Фарб вручил ему копию больничного счета.

— Gott im Himmel!

Сэнди, девушка из офиса рабби Горина, позвонила и пригласила его на ленч во вторник, в 11 часов утра. Это будет прощание.

Он улетал 13-го. С ним?

— С кем? — осведомился он.

— С рабби. Разве вы не слышали?

— Апелляция отклонен?

— Он отказался ее подавать. Он хочет пройти уготовленный ему путь.

— О, Господи! Как жаль. Да, конечно, я буду.

Она дала ему адрес: у «Смилстейна», в ресторане на Канал-стрит.

«Таймс» изложила эту историю в колонке на развороте, которую он пропустил. Решив не оспаривать обвинение в новом заговоре, Горин счел за лучшее принять решение судьи, отменяющее его условное освобождение. 16-го марта ему надлежало явиться для отбытия наказания в федеральную тюрьму Пенсильвании.

— М-да. — Либерман покачал головой.

Во вторник, 11-го, он, опираясь на палочку, неторопливо поднялся по лестнице в ресторан Смилстейна. Ступеньку за ступенькой, придерживаясь за перила. Убийство.

На верхней площадке лестницы, куда он добрался, задыхаясь и обливаясь потом, он обнаружил большой зал с холлом, зеленым куполом над площадкой для оркестра; в зале была масса ненакрытых столов и ряды складных стульев, а за столиком в самом центре мужчина диктовал меню, которое записывал склонившийся к нему официант. Горин, сидящий во главе стола, увидев его, отбросил в сторону меню и салфетку с колен, вскочил и подбежал к нему. Он был оживлен и весел, словно борьба принесла ему победу.

— Яков! Как я рад видеть вас! — пожав ему руку, он подхватил Либермана под локоть. — Выглядите вы прекрасно! О, черт, я и забыл о лестнице!

— Все в порядке, — сказал Либерман, восстанавливая дыхание.

— Отнюдь, с моей стороны это было просто глупо. Я должен был бы выбрать какое-нибудь другое место, — они подошли к столу: впереди Горин, а сзади Либерман, опирающийся на палочку. — Руководители наших отделений, — представил Горин. — И еще Фил и Пол. Когда вы отбываете, Яков?

— Послезавтра. Мне очень жаль, что вы…

— Забудьте, забудьте. Я буду там в хорошей компании — почти весь мозговой трест Никсона. Самое подходящее место для заговорщиков. Джентльмены, это Яков. А это Дан, Стиг, Арни…

За столом сидели пять или шесть человек, не считая Фила Гринспана и Пола Штерна.

— Вы выглядите куда лучше, чем в последний раз, когда я вас видел, — широко улыбаясь, сказал Гринспан.

Либерман, садясь на стул напротив него, сказал: — Слушайте, а я даже не помню вас в тот день.

— Еще бы, — согласился Гринспан. — Одной ногой вы были уже на том свете.

— Там оказались прекрасные врачи, — сказал Либерман. — Мне оставалось только удивляться их мастерству. — Он пододвинул свой стул поближе к человеку, сидящему справа от него, прислонил палочку к столу и взял меню.

— Официант, — сказал Горин слева от него, — сообщил, что мясо в горшочках нет. Вы любите утку? Ее тут готовят просто потрясающе.

Прощание было окрашено грустью. Пока они ели, Горин говорил о порядке в руководстве, что предстоит сделать Гринспану для поддержания связей, пока он будет в тюрьме. Предлагались ответные меры возмездия, звучали грубоватые шуточки. Либерман постарался рассеять атмосферу, рассказав забавную историю о Киссинджере, поведанную ему Марвином, которая, скорее всего, была правдой, но она не помогла.

Когда официант убрал посуду со стола и спустился вниз, оставив их за кофе, Горин положил руки на стол, сплел пальцы и серьезно обвел взглядом присутствующих.

— Стоящая перед нами проблема — последняя из тех, что предстоит нам разрешить, — сказал он, не отводя глаз от Либермана. — Так, Яков?

Либерман, глядя на него, только кивнул.

Горин внимательно пригляделся к Гринспану со Штерном и к каждому из руководителей отделений.

— Существуют девяносто четыре мальчика, — сказал он, — в возрасте тринадцати лет, некоторым из которых еще меньше, которые должны быть убиты до того, как они подрастут. Нет, — с’напором сказал он, — я не шучу. Видит Бог, как бы я хотел, чтобы это было именно так. Некоторые из них живут в Англии — это для тебя, Раф; некоторые в Скандинавии, Стиг; часть тут, в Штатах, часть в Канаде и Германии. Я не знаю, как мы доберемся до них, но мы должны и мы это сделаем. Яков объяснит вам, кто они такие и кем они… должны стать.

— Откинувшись на спинку кресла, он сделал лйст Ли-берману. — Только самую суть, — сказал он, — Не стоит вдаваться в детали. — И обращаясь ко всем остальным:

— Я ручаюсь за каждое слово, что он вам скажет, как ручаются и Фил с Полом; они своими глазами видели одного из них. Излагайте, Яков.

Либерман продолжил внимательно рассматривать ложечку чашки с кофе.

— Вам слово, — повторил Горин.

Подняв на него глаза, Либерман хрипло сказал:

— Можем ли мы пару минут поговорить с вами с глазу на глаз? — Он откашлялся.

Горин было вопросительно глянул на него, а потом в — его глазах блеснуло понимание. С силой выдохнув через нос, он улыбнулся.

— Конечно, — сказал он, вставая.

Взяв тросточку, Либерман ухватился за край стола и тяжело поднялся с места. Прихрамывая, он сделал шаг, а Горин, положив руку ему на плечо, пошел, приноравливаясь, рядом, мягко обращаясь к нему:

— Я знаю, что вы собираетесь сказать. — Они отошли в сторону к возвышению для оркестра под зеленым балдахином.

— Я знаю, что вы собираетесь сказать, Яков.

— А вот я еще нет, так что могу только порадоваться за вас.

— Хорошо, могу и сам сказать за вас. «Мы не должны этого делать. Мы должны дать им шанс. Даже те, кто уже потерял своих отцов, могут вырасти обыкновенными людьми».

— Не думаю, что они станут обыкновенными. Но не Гитлерами.

— Значит, мы должны быть добрыми милыми евреями старых времен и с уважением относиться к их гражданским правам. А когда кто-то из них в самом деле вступит на путь Гитлера, ну что ж, пусть наши дети беспокоятся об этом. По пути в газовые камеры.

Стоя у площадки, Либерман повернулся к Горину.

— Рабби, — сказал он, — никто не представляет, какие у них шансы пойти по этому пути. Менгеле считал, что они очень высоки, но он руководствовался своим замыслом, своими амбициями. Может так случиться, что никто из них не станет Гитлером, пусть даже их были бы тысячи. Они дети. Мальчики. Какие бы они не несли в себе гены. Они дети. Как мы можем убивать их? Это Менгеле мог себе позволить убивать детей. Неужели мы хотим пойти по его стопам? Я даже не могу себе…

— Вы поистине удивляете меня.

— Разрешите мне кончить, пожалуйста. Я даже не могу себе представить, что мы оповестим их правительства, чтобы они присматривали за ними, ибо произойдет утечка информации. И можете жизнь прозакладывать, что так оно и будет. К ним будет привлечено внимание и обязательно найдется какой-нибудь «мишуге», который попытается сделать из них Гитлеров. Или даже среди правительства может найтись такой сумасшедший. И чем меньше о них будут знать, тем лучше.

— Яков, если хоть один из них станет Гитлером, только один… Господи, вы же знаете, что нас ждет!

— Нет, — сказал Либерман. — Нет. Я несколько недель только и думаю об этом. И я бы сказал, что для повторения событий нужны два условия — новый Гитлер и социальная обстановка, подобная той, что была в тридцатых годах. Хотя это еще не все. Нужно три условия: Гитлер, обстановка… и люди, которые пойдут за Гитлером.

— А вы не думаете ли, что он найдет их?

— Нет, их будет далеко недостаточно. Я в самом деле считаю, что люди стали жить и лучше, и умнее, и мало кто теперь считает своего лидера живым Богом. Телевидение резко'изменило весь мир. Да и знание истории… Кое-кого он сможет привлечь к себе, это да, но думаю, что не больше, этот претендент на роль Гитлера, в Германии и Южной Америке.

— Вы с чертовской убежденностью верите в человеческую натуру, куда больше, чем я, — сказал Горин. — Но видите ли, Яков, вы можете убеждать меня тут до посинения, но вам не удастся заставить меня изменить свои взгляды. У нас есть не только право их убить. Это наша обязанность. Их создал не Бог, а Менгеле.

Либерман помолчал, глядя на него, а потом кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Думаю, что мне стоит поднять этот вопрос.

— Можете это сделать, — сказал Горин, жестом показывая на стол. — Сможете ли вы объяснить им всю ситуацию тут же на месте? Нам надо еще продумать массу деталей до того, как мы разойдемся.