Кесарево свечение - Василий Аксенов

Вскоре все жалкие попытки «тринитротолуольщиков» как-то изменить ситуацию (ну, скажем, вывалиться из окна на версальскую клумбу) были пресечены, и мизансцена установилась. Могущественный совет вместе с секретариатом был поставлен вдоль стены с книжными полками. Губернатора Скопцо-внука оставили в кресле, только откатили в сторону, чтобы ненароком что-нибудь не отскочило в народного избранника. При всем ужасе положения он, надо сказать, чувствовал некоторое облегчение: все лучше, чем диалоги с Артемием Артемьевичем. Захватчики-«канальи» с недвусмысленно нацеленным о.о. расположились по углам. Особенно эффектно среди них выглядели дамы в своих коротких черных плащах – финская славистка Юлью Ласканен и российская романогерманистка княжна Дикобразова.

– Что вам угодно? – механическим голосом вопросил Артемий Артемьевич.

Славка и Герка переглянулись. Ни тому, ни другому не хотелось произносить сакраментальной фразы. Выручил Телескопов-Незаконный.

– Ну, что ж, Налим, финита ля комедия, так, что ли? – произнес он таким тоном, что всем сразу захотелось выйти на свежий воздух.

– Эх, Лёлик-Лёлик, – промычал теперь уже бывший Артемий Артемьевич.

Спустя несколько лет те, кто уцелел, вспоминали, что им в этот момент показалось, как из какой-то книги за спинами обреченных мафиози – кажется, из «Похвалы глупости» Эразма Дезидерия Роттердамского – вышел и сразу раздулся наподобие рекламы шин «Мишлен» тот самый промельк, которого они называли Большой Коричневый, несмотря на то, что он всякий раз играл разными красками. В данном случае он проплыл от стены до стеклянных дверей на балкон, сверкнул саркастически четырьмя глазами и ушел в сторону моря.

Славка приблизился к Герке:

– Ну, что делать будем, Герк? Ну не устраивать же здесь дом Ипатьева.

Герка, продолжая держать пистолет на изготовку, шепотом, кривым ртом, ответил:

– Славк, меня уже тошнит от предстоящей сцены. Как-то получается не по законам жанра.

Приблизился Вертолетчик:

– Не дурите, ребята! Не замочим их, они нас замочат. До утра не дотянем. Не хотите мараться, оставьте это на меня. Я за своих пацанов с Налимом рассчитаюсь.

В кармане у Горелика зазвонил телефон. Кто в мире, кроме семи присутствующих, у которых руки были заняты, мог знать этот номер? Оказалось, это местный звонок. Из «Бельмонда» звонил не кто иной, как Стас Ваксино.

– Включите там телевизор, – сказал он и закашлялся.

– Где это там? – строго спросил Славка.

– Я знаю, где вы находитесь, – наждачным голосом продолжил сочинитель. – Включайте местный канал, и поскорее!

Отбой.

«Ремотка» лежала прямо на письменном столе среди малахитов царского письменного набора. Телевизор был на одной из полок над головами тринитротолуольщиков. Увидев направленную в их сторону руку, Налим то ли завизжал, то ли взвыл:

– Не стреляй, Горелик! Даю миллиард! Налом! Налом!

– Налим дает налом! – тоже не очень-то нормальным голосом расхохоталась княжна.

– Марианна, вы же женщина! – еще пуще взвыл магнат. – Госпожа Ласканен, вы же тоже женщина! Я знаю, вы обе – женщины! Ребята, вы меня уже один раз пощадили, я этого не забуду! Даю два! Два «бильярда»! Налом! Налом!

Экран осветился. На нем оказался Верховный Колдун Очарчирий Заведоморожденный, он же товарищ Вакапутов, в камуфляже полевого командира и в боевом шлеме Хуразу с торчащим в сторону камеры буйволиным рогом. Он продолжал: «…вот почему объединенное командование сил освобождения начинает сегодня наступление по всему фронту. Хуррафф Хуразу! Пощады не будет!»

Никто еще не успел сообразить, что произошло, когда рухнул внешний угол кабинета. Противотанковая ракета разнесла мраморную стену.

Приятная компания на террасе

За час до того, как ракета разрушила нам мизансцену расправы над смертельным врагом (расправы, которая, очевидно, и так бы не состоялась), приятная и неглупая компания собралась на террасе ваксиновского люкса. Помимо старого сочинителя, присутствовали все три сестры Остроуховы, неизменный адмирал Лихи, симпатичный, хотя и чрезмерно печальный молодой американец русского происхождения Алекс Мамм, а также родное, то есть не «литературное», детище Стаса Аполлинариевича, генетик Дельфин Власьевич Ваксаков, который за последние дни замечательно помолодел и повеселел. Позднее к ним присоединились супруги Мак-Маевские, их соседи по Лэдью-Хилл, бывшие все еще под впечатлением дальнего перелета: чем больше проблем у этой страны, тем длиннее она кажется.

Слышен был шум океана. Крупные звезды мерцали над парком. На склонах хребта ползали и копошились какие-то огоньки. Похоже было, что в горных селениях хуразиты проводили ритуальные празднества.

Заказали шампанского. Оно пришлось как нельзя кстати. Так подумали все, кроме Галки и Доналда (личное имя адмирала). Последние старались не смотреть на пузырящийся напиток, поскольку для них шел уже второй день «сухого закона». Все общество было под впечатлением концерта внучки барона Фамю.

– И все-таки ты что-то там намудрил, Стас, – сказала Вавка. – Зачем нужны были все эти безобразия в конце?

– А я-то тут при чем? – кипятился старик. – Я здесь в отпуске, такой же персонаж, как и все остальные! Как и все, сидел в зале, и для меня тоже было полной неожиданностью появление четырех ублюдков, а также столкновение трех Какашиных покровителей. Кто виноват, что девушка за годы своих странствий приобрела столь богатую биографию?

– Это ее собственные ошибки. Стас тут ни при чем, – высказался адмирал.

– Наш Стас просто как губка, – подхватила без пяти минут адмиральша. – Он просто все впитывает.

– Сама ты как губка, – обиделась Вавка. – Сама ты все впитываешь!

Галка вспыхнула:

– Как тебе не стыдно! А еще называется сестра! Зачем ты бьешь по больному месту?

Мирка, которой явно тоже пошло на пользу пребывание на Кукушкинских островах, уверенным, но не лишенным грации движением рук развела сестер:

– Девочки, неужели вы думаете, что в этом отеле, на этом безумном Месячнике может возникнуть какое-либо подобие гармонии? Стас ведь все-таки всего лишь сочинитель, он может так же запутаться, как и любой из нас, читателей. Для меня гораздо важнее внутренняя эволюция Светляковой. Если раньше она представала как сумасбродка, пустышка… ну, во всяком случае, во всех тех клочках и страничках, которые мы еще год назад подбирали за пинкертоновским классиком…

– Это для меня ново, – перебил ее Ваксино. – Оказывается, они за мной подбирают!

– Не притворяйся, Стас! Если бы мы не подбирали, у тебя вообще ничего бы не сложилось. Вообще, мы не о тебе говорим, а о той, кого ты прочишь в свои героини, в даму сердца для твоего сомнительного трубадура.

– Скорее уж рыцаря печального образа, – вставили Мак-Маевские.

– Ха-ха-ха! – разом захохотали все три сестры О. – Жил на свете рыцарь бедный Славочка Горелик!

– Вы знаете, на этом концерте, – уже серьезно продолжала Мирка, – она мне показалась своего рода голосом поколения. Для нас такими были, ну, скажем, Лена Камбурова или Вероника Долина.

– Джоан Базз, в общем, – пробормотал адмирал и под шумок, как бы невзначай, опустошил бокал Дельфина.

Мак-Маевские вдруг заняли площадку.

– А вот мы, несмотря на серьгу в носу, увидели в ней тургеневскую Асю. Или даже Нину Заречную. Ну и, конечно, с искорками Наташи Ростовой.

– Вот те на, – пробормотал Ваксино.

– А как насчет Катюши Масловой? – скромно спросил Дельфин и попытался выпить из пустого бокала.

Вавка вдруг всем своим гибким станом повернулась к Мамму:

– А вы, Алекс, почему все молчите? Вы знаете, господа, этот застенчивый молодой американец происходит от грибоедовского Молчалина. Вот он и молчит все время. А вообще-то он профессор классики в знаменитом колледже Пампкин-Хилл, так что волей-неволей ему там говорить приходится. Ну, Сашенька, разомкните уста!

Всем было видно, что изощренная москвичка просто так с этим «Молчалиным» не расстанется.

Мистер Мамм кашлянул и покраснел. Позднее он признавался молодой жене, что его в тот вечер смущало не все общество, а присутствие Ваксино. Ему казалось, что стоит ему открыть рот, как тот тут же решит его изобразить в виде какого-нибудь туповатого плута. Странное провинциальное ощущение, говорил он, как бы мне хотелось от него освободиться. Как-то не хочется чувствовать себя добычей в лапах писателя. «Мой дорогой, тебе это не грозит», – усмехалась плутовка.

Несмотря на смущение, Мамм придал беседе неожиданный поворот.

– Если говорить о классике, товарищи, – приехав из лесного графства, в котором за такое обращение могут хорошенько отбарабанить по спине, дескать, volf is your comrade,[105] молодой филолог почему-то считал, что в России нужно всех называть товарищами, хотя прекрасно знал, что товарищи давно уже стали господами. Вавка рассказывала, что он даже ее «закадрил» со словами «Товарищ, который час?». – Если уж говорить о классике, то Наташа на концерте показалась мне своего рода современной Кассандрой.