Было записано - Greko

народом, без которого не принимаю ни одного решения, и сообщу послезавтра свой ответ. Ступай. Тебе дадут мясо и соль.

Я раскланялся. Меня проводили в кунацкую, где уже ждал накрытый стол. Но спокойно поесть мне не дали. Пришли несколько наибов. Разделили со мной трапезу. И засыпали вопросами. Расспрашивали обо всем на свете. О мировой политике, о том, как живут люди в других странах. Узнав, что я жил в Стамбуле, долго пытали меня, как устроена жизнь в Османской империи, видел ли я султана и крепко ли его войско. Рассказам про Петербург и огромные пространства России не поверили, решив, что я нарочно пугаю. Лондон их не заинтересовал. Видимо, их любопытство удовлетворил Спенсер.

Любопытство. Они были крайне любопытны. Порой напоминали детей, которые спрашивают, почему качаются деревья. Но тут же развеивали это впечатление каким-то мудрым замечанием. Эти люди, которые в своей жизни не видели ничего, кроме своих гор, овец и войны, хотели большего. Все они были из простых. Газават стал для них социальным лифтом, вознесшим их на немыслимые высоты. Как и их вождя. Особенно их вождя!

Он вызвал меня к себе ближе к вечеру. Решил дать мне частную аудиенцию.

— Твой шрам, — удивил он меня с порога. — Когда мы встретились впервые, его не было. Чеченская сталь?

— Да! Я получил рану в сражении в Ичкеринском лесу.

— Хорошо! — удовлетворенно кивнул Шамиль.

Ничего хорошего в том, что мне обезобразили лицо, я не видел. Но и спорить не стал. Вместо этого спросил:

— Мне сказали, что вас ждет женитьба.

— Да. Я решил породниться с Абдулой Казикумухским. Он многое сделал для распространения мюридизма в Большой Чечне[5]. Отдам его четыре наибства.

— А как же Анна?

Шамиль помрачнел.

— Почему спросил? Отец ее подговорил?

— Напротив! Я встречался с Улухановым и сказал ему, что ему стоит почитать за большое счастье породниться с таким важным на Кавказе человеком, как вы, имам.

Он сверкнул глазами.

— Ты оказал мне важную услугу, если все так, как ты говоришь. Проси милости.

— Хотел бы замолвить слово за одного человека, хоть он мне и неприятен. Большой русский генерал. Важное лицо на Линии. Его брат, офицер, погиб в Ичкеринском лесу. Говорят, тело выкопали. Генерал хотел бы выкупить его, чтобы похоронить по-христиански.

Шамиль помрачнел.

— Ничем этих чеченцев не проймешь. Сколько еще голов мне срубить, чтобы они стали слушаться? Да будет тебе известно, Ахверды-Магома как-то раз нашел много тел русских солдат в лесу после того, как выиграл битву. Приказал выкрасть из русского лагеря священника. Всех похоронили по обычаю урусов. Потом священника отпустили. Я прикажу найти тело, а виновных накажу.

— Почему вы так суровы со своим народом?

— Натура скверная у них, склонная к грабежам и разбоям. Оттого и бью, ибо без этого их не переделать. Я не стыжусь своих дел и не боюсь дать за них ответ Богу.

— Что будет с нашим обменом?

— То, что ты сказал про славу, почет и уважение, важно. Но и деньги получить хорошо, — улыбнулся Шамиль. — Не соврал насчет арбы?

— Как бы посмел?

— Хорошо. Как и сказал, дам ответ послезавтра. Жду своего учителя. Послушаю, что он скажет.

— Вы говорите об Джамалуддине Казикумухском?

— О ком же еще? Неужто не слышал о нем?

— Нет.

— Темные вы люди! — покачал головой имам. — Ступай. Время вечерней молитвы близко.

Казалось, все идет хорошо. Я ложился спать в полной уверенности, что все разрешится к всеобщему удовольствию.

На рассвете мои благостные мысли были грубо развеяны. В кунацкую ворвались мюриды. Бесцеремонно меня растолкали. Вывернули мне руки, не дав опоясаться оружием, которое висело на стене. Вытащили меня наружу и потащили, что-то яростно выкрикивая, к сакле, утром привлекшей мое внимание.

Внутри строения на полу лежала деревянная крышка. Ее отбросили в сторону. Меня швырнули в тёмный провал. Я упал на кучу рыхлой земли. Люк с грохотом захлопнулся. Свет померк. А с ним вместе и надежда, что моя миссия увенчается успехом.

[1] Фраза «Ты этого хотел, Жорж Данден» из мольеровской комедии «Жорж Данден». По-французски dandin — «простофиля», «растяпа».

[2] Речь идет об Иване Загорском, студенте Виленской военно-хирургической академии, сосланным на Кавказ. Он попал в плен вместе с князем Орбелиани и разделил с ним и другими несчастными все тяготы Шамилева плена. Помогал чем мог, в том числе, и траволечением.

[3] В 1845 г., когда сложилась аналогичная ситуация, горцы убили 12 офицеров, об обмене которых уже почти договорились. Но экспедиция Воронцова была в нескольких часах от Дарго. Аул подожгли, а с пленными расправились.

[4] Знак позора в войске Шамиля, означавший, что его носитель проявил трусость в бою. Снимался после того, как мюрид или муртазек снова повел себя в сражении как храбрец. Были и особые награды за храбрость. Это система поощрений и наказаний неплохо работала. Недаром русские отмечали: чеченцы стали сильно отличаться поведением в бою.

[5] Считается, это был чисто политический брак. Девушку звали Зейнаб. По слухам (М. Н. Чичагова), «Шамиль жил с ней всего три часа». Сердце его уже принадлежало Анне Улухановой, принявшей имя Шуанет.

Глава 22

Коста. Дарго, конец октября — начало ноября 1842 года.

Утро добрым не бывает.

А если оно начинается с зиндана?

Фу, злое утро, злое! Уходи! Пошло прочь! Увы, время не собака, так просто его не отгонишь и вспять не повернешь.

Я за семь лет своего попаданства повидал немало тюрем. Посидел в гостях у стамбульского «Ибрагим-паши». Ощутил прелесть каменного мешка анапского каземата. Дважды примерил на себя роль революционера Камо в Метехском замке. Можно сказать, сиделец со стажем. Зиндан Шамиля по уровню суровости, жуткости превосходил все вместе взятые «крытки», которые ранее выпали на мою долю.

Просто широкая яма. Никаких кувшинов с водой, постелей, соломы, отхожих мест. Света нет. Воздух спертый. Воняло нечистотами и застарелым запахом человеческого пота. Казалось, они пропитали все вокруг отчаянием. Кто сидел здесь до меня? Определенные соображения уже пришли в голову. Но нужно было кое-что проверить.

Я стал обшаривать все вокруг. И натолкнулся на ожидаемое. В одной из стен нашелся лаз. Из него не тянуло воздухом. Значит, его уже закрыли. Неужели здесь сидели русские пленники и ночью сбежали? Вот же глупцы! Я же здесь. Еще одно усилие — и вы были бы на свободе!

Я застонал. Надо