Бесы Лудена - Олдос Хаксли

он тут вещает о духовных практиках, о подготовке души к союзу с Господом! Да ведь сестра Жанна более двух лет толком не молилась! Созерцательная молитва, ха-ха-ха! Христианское совершенство! Хохот сделался громоподобным.

Однако Сюрен был не из тех, кто легко отступается. День за днем, игнорируя богохульства и конвульсии своей подопечной, он возвращался к теме христианского совершенства. Он уже натравил на сестру Жанну Гончего Пса Небес, он намеревался преследовать свою цель до самой смерти – коя суть жизнь вечная. Настоятельница путала следы, но Гончий Пес обладал завидным нюхом. За убегающей гнались молитвы и проповеди. Сюрен говорил о духовной жизни; умолял Господа послать сестре Жанне сил для самого трудного первого шага; расписывал, сколь дивен будет союз с Богом. Сестра Жанна прерывала отца Сюрена смехом, шуточками о «бесценной Буанне», тухлой отрыжкой, непристойными куплетами, а также звуками, какие издают свиньи над корытом. Неутомимый Сюрен продолжал вещать.

Однажды, после особенно мерзкого бесовского многоголосья, Сюрен помолился, чтобы Господь позволил ему принять на себя хотя бы часть страданий сестры Жанны. Сюрену хотелось испытать все, на что бесы обрекали свою жертву. Да, пусть бесы займутся им; он вполне готов – «если только это угодно Всевышнему и если в таком случае Всевышний исцелит несчастную и вернет ее на путь добродетели». Сюрен даже попросил унижения для себя – пусть его считают сумасшедшим. Обращаться к Господу с подобными молитвами, по уверениям моралистов и теологов, совершенно неприемлемо[85]. К несчастью, предусмотрительность не числилась среди Сюреновых добродетелей. Необдуманная, запретная мольба спонтанно сорвалась с его уст. А молитвы, если они искренни, бывают удовлетворены – иногда, без сомнения, путем прямого божественного вмешательства, но чаще из-за особенностей природы мысли; по крайней мере, так подозревает ваш покорный слуга. Мыслям свойственно трансформироваться во что-нибудь либо материальное, либо психологическое, в некий факт или символ, присутствующий наяву или в мире снов. Сюрен помолился о страданиях, сходных со страданиями сестры Жанны. И вот, пожалуйста: 19 января его постиг первый приступ одержимости.

Возможно, так случилось бы и без всяких молитв. Бесы ведь уже убили отца Лактанса, отец же Транквиль был при смерти с аналогичным диагнозом. Однако эти случаи лишь сильнее укрепили Сюрена в мысли, что всякий экзорцист становится одержим бесами, которых тщился изгнать, а в действительности – только пробуждал к жизни, цеплялся за них. Не бывает так, чтобы человек сосредоточил внимание на зле или даже на идее зла – и остался не запятнан. Если более противостоишь дьяволу, нежели славишь Господа – добром это не кончится. Всякий крестоносец рискует лишиться разума. Во всяком обитает зло, которое он приписывает своим врагам; это зло становится частью души воителя.

Бесноватость чаще имеет природу мирскую, нежели сверхъестественную. Люди одержимы собственными мыслями о тех, кого ненавидят – будь это отдельные личности, социальный класс, раса или нация. В настоящее время судьбы мира находятся в руках доморощенных бесноватых – людей, видящих зло в ближних. На самом деле этим злом одержимы они сами. Эти современные бесноватые в бесов не верят; но они изо всех сил старались стать бесноватыми – и преуспели. А поскольку Бог для них еще менее реален, чем дьявол, весьма сомнительно, чтобы они когда-нибудь излечились. Но вернемся к Сюрену. Сосредоточившись на идее сверхъестественного, метафизического зла, он сам себя затащил в бездну безумия, какое и не снилось обычным, мирским бесноватым. К счастью, Сюреновы представления о добре также носили сверхъестественный и метафизический характер – это его в конце концов и спасло.

Итак, в начале мая Сюрен отправил своему другу, также иезуиту отцу д’Аттиши, длинный и обстоятельный отчет. «С последнего письма я впал в состояние, даже отдаленно не похожее на то, какого мог ожидать, но определенно соответствующее Божьему промыслу относительно моей души… Я вовлечен в борьбу с четырьмя самыми злобными бесами… Наименее важное поле битвы – экзорцизм; ибо враги мои являют себя скрытно, ночью и днем, тысячами разных способов… За последние три с половиной месяца я ни мгновения не оставался без караульного из преисподней. Дело приняло такой оборот, что Господь (полагаю, за мои грехи) дозволил… бесам покинуть тело одержимой женщины и вселиться в мое тело, дабы мучить меня, корчить и терзать у всех на виду. По нескольку часов, без передышки, бываю я бесноватым»[86].

«Почти невозможно объяснить, что происходит со мною в это время, как чуждый дух умудряется соединиться с моим собственным, не лишив меня при этом ни сознания, ни внутренней свободы, но все-таки создав второго „меня”; я как будто бы имею две души, одна из коих выдворена из моего тела, не может долее пользоваться органами и членами, а только со стороны наблюдает, как хозяйничает в теле вторженец. Тело мое становится ареною борьбы двух духов, и борьба эта жестока. Сама душа словно разделяется: одна часть пребывает во власти дьявольских видений, а другая вдохновлена Господом. Одновременно я чувствую великое умиротворение, будто Господь являет мне милость и (непонятно, как такое возможно) всепоглощающую ярость, в результате коей исторгаю хулу на Бога и произвожу телодвижения, как если бы рвался прочь от Господа, чем ввергаю в отчаяние всех, кто это наблюдает. В одно и то же время я испытываю радость и восторг – и отчаяние, кое находит выход в вое и жалобах, свойственных про́клятым. Я чувствую, каково быть про́клятым; я понимаю это состояние. Вторую душу, которая якобы тоже моя, язвят тернии, а первая душа остается уверенной, ибо ей ясны подобные чувства, и проклинает их причину. Иногда мой рот исторгает вопли обеих душ разом, и я умею различить, радость его вызвала или ярость. Когда к любой части моего тела прикасаются Святым Распятием, я трепещу, и мне кажется, что трепет вызван и ужасом от священного прикосновения, каковой ужас я не могу контролировать, и благоговением, идущим из глубин сердца…»

«Если же, по наущению одной из двух душ, я пытаюсь осенить свой рот крестным знамением, другая душа выворачивает мне руку либо сует мой палец мне же в зубы и вынуждает пребольно его укусить. Я обнаружил, что ничуть не легче и молиться, даже не вслух; молитва не успокаивает, когда тело катается по полу, а святые отцы говорят со мною, будто с бесом, и осыпают меня проклятиями. Неописуем бывает мой восторг от такого обращения, причем он вызван не восстанием против Господа, но осознанием моей греховности…»

«Когда случается другим бесноватым увидеть меня в таком состоянии, я наслаждаюсь их ликованием, их комментариями: „Лекарь, что ж ты