Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

Они проделали путь на лодке вверх по течению реки Арно до границы владений, контролируемых Пизой.

– Мне очень жаль, что я не могу идти вместе с вами во Флоренцию, – сказал Никколо Жоану. – До переворота Савонаролы я был на службе у семьи Медичи и, естественно, нахожусь под подозрением. Кроме того, выдавая себя за монаха, вы должны проделать весь этот путь в одиночестве и прибыть в город также один.

Жоан кивнул, они уже не раз говорили об этом. Никколо укроется в доме у родственников в окрестностях Флоренции и через некоторое время тайно войдет в город. И уже там, надежно спрятавшись, будет помогать Жоану вместе с законспирированными силами сопротивления, чтобы добиться низложения Савонаролы.

– Мне не нравится удрученное выражение вашего лица, Жоан, – сказал он, помолчав немного.

– Но ведь и авантюра не из приятных.

– Что ж, вы должны сделать вид, будто только об этом и мечтали. И заставить всех поверить в то, что вы счастливейший из монахов. В противном случае вам не удастся обвести вокруг пальца Савонаролу. Вспомните, что рассказывал вам брат Пьеро Маттео о наслаждении от монашеской жизни и ощущения близости к Господу.

Жоан закусил губу и снова кивнул в знак согласия. Оба они – Никколо и монах-доминиканец – были, безусловно, правы, но не так-то просто это сделать. Жоан накинул капюшон, спрятал руки в рукава сутаны и, склонив голову, прошептал:

– Помолимся, чтобы Господь ниспослал нам такую милость.

Обняв Никколо на прощание, Жоан сильно разволновался. Он понял, что ему будет не хватать болтовни, веселого настроя, острот и непринужденности своего доброго друга. И хотя Жоан знал, где сможет найти его через несколько дней во Флоренции, в тот момент он почувствовал себя жутко одиноким, брошенным всеми друзьями, ступившим на неизведанную землю, где ему предстоит осуществить опасное и весьма сомнительное предприятие.

Никколо улыбнулся с присущим только ему выражением – одновременно циничным и лукавым.

– Удачи, – сказал он.

Жоан и Никколо стояли на перекрестке дорог, где высокие кипарисы поднимались к яркому синему небу на краю еще не вспаханных полей, покрытых желтым жнивьем. Жоан наблюдал за Никколо, удалявшимся по узкой тропинке, в то время как ему нужно было взять курс на Флоренцию.

Слева меж тополей текла река Арно, а на горизонте справа от него блестели зеленой хвоей сосны, росшие на округлых холмах. Пахло осенью, вечер был изумительно красив, и брат Рамон вдохнул полной грудью. Раз ему было суждено превратиться в монаха, он станет им со всеми вытекающими из этого последствиями, сказал он сам себе. В его жизни было не слишком много святости, и, возведя добродетель в ранг необходимости, он решил искренне следовать заповедям того человека, роль которого играл, включая самобичевание и ношение власяницы. И, не обращая внимания на шипы власяницы, впивавшиеся ему в поясницу и живот, он бодрым шагом продолжил путь.

Ту ночь Жоан провел рядом с коровами в стойле, поужинав гроздьями черного винограда и куском хлеба, который ему предложили собиравшие урожай крестьяне. Как истинный монах, он благословил своих благодетелей и позже не забыл помянуть их в своих молитвах. Несмотря на усталость, перед сном он помолился, одновременно бичуя себя хлыстом, но, чтобы забыться сном, был вынужден снять с себя власяницу.

Так он шел в течение пяти дней по дорогам Тосканы, где все еще собирали урожай, по пшеничным полям, которые крестьяне уже начали вспахивать, оливковым рощам, отягощенным плодами и уже начинавшим сбрасывать оливки, а также по виноградникам с блестящими зелеными листьями, окрашенными желтыми мазками осени. Подобные пейзажи занимали достойное место в душе брата Рамона, очарованного высокими кипарисами, которые в одиночестве или группами возносили свою темно-зеленую крону к небосводу. Эти деревья казались воплощением самой земной молитвы, поднимавшейся к небу и призывавшей его присоединиться к молениям.

Несмотря на неблагоприятные времена и нищету, явившуюся следствием военных действий, крестьяне всегда приветствовали его и делились провизией, когда он просил их об этом. Ничего особенного: как правило, остатки винограда от урожая и кусок хлеба. Жоан и не желал большего – он знал, что должен испытывать чувство голода. Когда ему везло, то удавалось провести ночь рядом с очагом в доме или в хлеву. Если же нет, то он, дрожа от холода, спал под открытым небом, усыпанным звездами.

Однажды он увидел крестьянскую семью, обедавшую прямо в поле, и, поприветствовав ее, продолжил свой путь, не останавливаясь. Через некоторое время пара детишек – мальчик лет восьми и девчушка лет десяти – догнали его. Они предложили ему яблоко и ломоть хлеба, хотя для Жоана самым большим подарком стала их улыбка. На измазанных и сопливых личиках детей, в веселом и мечтательном блеске их карих глаз монах обнаружил Господа, того Господа, которого так часто не мог найти и присутствие которого ощущал слишком далеко от себя. Дети поцеловали ему руку, а он потрепал их по волосам и погладил по щечкам, после чего благословил. И потом, возобновив путь, он помолился за них и за их родителей, отблагодарив таким образом за это скромное подношение. Жоан чувствовал себя счастливым, и у него возникло ощущение, будто его душа разрослась до такой степени, что почти выскакивала из тела и растворялась в этом милом тосканском пейзаже. Он становился частью всеобщего, и всеобщее становилось частью его. И с осознанием этого он шел и шел день за днем.

Несмотря на тоску по Анне и другим членам своей семьи, Жоан чувствовал себя счастливым в роли брата Рамона. Ходьба, молитва, свежий воздух и пейзажи привносили такое спокойствие в его жизнь, каким Жоан наслаждался лишь считанное количество раз. Жоан убеждал себя в том, что, несмотря на власяницу и самобичевание, которыми он усмирял свое тело, несмотря на эту миссию, на которую он подписался против своей воли, он и в самом деле был свободным, потому что об этом говорило ему сердце. Он был рядом с Господом, и жизнь его принимала совсем другой оборот.

Вечером пятого дня пути, когда с высоты холма Жоан увидел простиравшуюся перед ним по обоим берегам реки Арно Флоренцию, окруженную своими мощными крепостными стенами, и узрел огромный купол оранжевого цвета, который возвышался практически в центре города, на правом берегу реки, и был гораздо выше любого другого здания, он понял, что достиг конечной точки своего путешествия. В этом городе чудес решится его судьба. Он сказал себе, что не был бы против, если бы его путь длился намного-намного дольше.

Брат Рамон прибыл во Флоренцию по дороге, шедшей параллельно левому берегу реки Арно вдоль целого ряда домов и заканчивавшейся у ворот Святого Фредиана. Ворота располагались под одной из башен в крепостных стенах, и, чтобы приблизиться к ним, необходимо было перейти через мостик над речушкой, впадавшей в реку и одновременно служившей крепостным рвом. Ворота Святого Фредиана вели в пригород Ольтрарно, который, судя по столпотворению вокруг, был, скорее всего, самым значительным здесь. Брат Рамон проложил себе дорогу среди множества крестьян и торговцев, стоявших в очереди, чтобы караульный досмотрел их товары, а писари зарегистрировали уплату установленных тарифов, и направился к тому, кого принял за главного офицера.

– Я брат Рамон де Мур, направляюсь из Испании для встречи с братом Джироламо Савонаролой, – сказал он ему с властным видом, как будто офицер был его подчиненным. – Он ожидает моего прибытия. Отведите меня к нему.

Несмотря на предполагавшийся им ответ, Жоан был удивлен реакцией офицера, который только что грубо раздавал приказания и кричал на людей. Увидев монашескую сутану, он принял торжественную позу, как если бы стоял перед своим капитаном, и уважительно осведомился:

– Есть ли у вас какой-либо документ, удостоверяющий это, святой отец?

– Да. Хотя он предназначается для брата Савонаролы, а не для вас. – Жоан по-прежнему вел себя властно. – Прошу вас отвести меня к нему.