Восемь дней Мюллера - Вадим Проскурин

— Все равно я не смог бы, — сказал Ион. — Страшно. Да и боги…

— Чего боги? — не понял Мюллер.

— Разгневаются, — сказал Ион. — Ну, могут разгневаться, это же все-таки… Не хочу пророчить…

— Да ну, забей, — отмахнулся Мюллер. — С богами у меня все схвачено. Птааг мне помогает, тем более как раз пять лет прошло…

— Чего? — переспросил Ион.

— Не бери в голову, ерунда, - сказал Мюллер. — Долго объяснять, да и не нужно. Это наше с Птаагом дело, только нас двоих касается. Птааг добрый, меня любит, все сделает, как надо.

— А как надо? — спросил Ион.

— Не знаю, — пожал плечами Мюллер. — Такие вещи узнаешь только задним числом. Боги на то и боги, что непостижимы. Вот, помнится, однажды….

Мюллер отошел от стола в угол, к умывальнику, стал намыливать руки. Сколько же на них кровищи, слизи всякой, мясных ошметков… А он стоит и не замечает… Впрочем, на его месте… не приведи боги оказаться…

Губы Мюллера шевелились, рот открывался и закрывался, Мюллер рассказывал какой-то занимательный случай. Ион слушал и ничего не слышал. Ему показалось вдруг, что все вокруг ненастоящее, что он больше не главврач Ион, личный дворянин (хотя после революции уже не важно, личный или потомственный), а какой-то сказочный персонаж, чья единственная функция — стоять с выпученными глазами и оттенять Мюллерово горе, как на сцене второстепенные актеры стоят с такими же дурнысм глазами, а примадонна умерла, герой-любовник рыдает либо, наоборот, пытается вести себя как обычно, вот как Мюллер сейчас, хотя нет…

В какой-то момент Ион заметил, что Мюллер больше не моет руки, а стоит, как застывшая статуя с остекленевшими глазами, уставившись в одну точку, а из уголка рта стекает слюна. Неужели удар хватил? Что он только что говорил про непостижимость богов? Все схвачено, да? Жили и умерли в один день, как в сказке? Но в сказках благородный герой не выпускает любимые кишки в тазик. В сказках цветочки, птички, бабочки…

Краем глаза Ион уловил движение, повернул голову и тоже застыл как статуя.

Лайма больше не лежала на спине, улыбаясь грязному потолку распоротым животом. Теперь Лайма лежала на боку, одной рукой она держала тазик, а другой рукой запихивала свои внутренности обратно в живот. Какой-то мелкий орган, не то почка, не то селезенка, выскользнул из окровавленных пальцев, заскользил по выскобленному столу, скатился на пол, улетел прочь, Лайма не заметила.

— Вуду, — прошептал Ион. — Раста… Зомби…

Вспомнились нелепые росказни, что она якобы была ведьмой… нет, бывших ведьм не бывает… да какие к чертям росказни?! Он сам лично присутствовал при той встрече Мюллера с Лаймой, Мюллер клялся, что она чиста, но нему любому дураку было видно, что она нечиста, прельстила, сучка, парня мордашкой и сиськами, Ион тогда пожалел их, не стал перепроверять, подумал, раз крови на руках у нее нет (была бы кровь — не поволокли бы в больницу, на месте порешили бы), так пусть сами промеж собой разбираются, сколько можно смотреть, как эти дуры-малолетки в пламени визжат дурными голосами… Однако, удивительно, как забытая история прорастает в памяти, словно диковинный цветок или фигура-фрактал, о каких рассказывал один заезжий дервиш, только что, казалось, ничего не было в памяти, кроме нескольких общих слов, и вдруг — бабах! Целый букет подробностей. Мюллер и Лайма, молодые, напуганные и счастливее всех на свете, а сами еще не знали, что счастливые…

Лайма закончила возиться с тазиком, она теперь больше не улыбалась вскрытым животом и не было у нее вскрытого живота, нормальный у нее живот, целый, ни раны, ни шрама, и меньше стал, чем раньше… ах да, вот валяется лишний жир и лишняя кожа, эти свои детали она не стала приделывать обратно, фигуру бережет…

Иона вытошнило. Сразу, без предисловий, без надсадного кашля, без изжоги, как брызнуло из горла, да как далеко…

— Милая, мозг забыла, — прозвучал в тишине голос Мюллера.

Лайма к этому времени уже натянула скальп на свод черепа, и теперь взбивала руками каштановые волосы, когда-то очень пышные, да и теперь в целом неплохие, учитывая возраст…

Лайма охнула, схватилась за голову, стрельнула глазками в мужа, виновато улыбнулась и пожала плечами, дескать, и вправду забыла, прости.

— Как же ты без мозга, любимая? — спросил ее Мюллер.

— Она не без мозга, — прозвучал чей-то голос. — Будь она без мозга, она бы не шевелилась и не улыбалась. И речь бы не понимала.

— И то верно, — улыбнулся Мюллер. — Спасибо, Ион, вразумил. И тебе спасибо, Птааг, а я, дурак, не поверил, что ты поможешь.

В этот момент Ион понял две вещи. Во-первых, голос, который только что прозвучал, принадлежал ему, Иону. А во-вторых, он, Ион, только что наблюдал чудо. И никакая это не черная магия, да простят боги грамматики невольный каламбур. ЭтоЮ скорее, обратное явление, святая благодать светлых богов в лице Птаага, да святится что-то там у него, никогда не помнил, как к каким богам надлежит обращаться…

— Ой! — завизжала Лайма. — Где я, кто я, почему здесь, почему голая? Откуда кровь? А это что за дерьмо?

Ион захохотал, надрывно и довольно глупо. Хотел было произнести, дескать, из тебя натекло, красавицв, но губы не послушались, и правильно, что не послушались, нельзя говорить такие гадости благородной даме, пусть даже и ведьме. А в особенности ведьме, потому что…

Ион не смог додумать мысль до конца, Лаймин визг стал еще оглушительнее, хотя, казалось, куда больше… Лайма смотрела на Мюллера, визжала, пыталась прикрыть ладонями интимные места, но только размазывала грязь и кровищу. Мюллер подобрал с лавки какую-то тряпку, встряхнул, кинул Лайме, та замолчала, стала заворачиваться.

— Извините, — невпопад пробормотал Ион.

— Ерунда, не бери в голову, — махнул рукой Мюллер. — Птааг — он такой, любит злые шутки. Сначала злит, потом привыкаешь. Ты тоже привыкнешь.

— Ой, а это что?! — взвизгнула Лайма.

Она стояла на одной ноге, как цапля, а другой ногой брезгливо трясла в воздухе, с босых пальцев капала беловатая слизь.

— Не кричи, любимая, это мозг, — ответил ей Мюллер. — Он тебе больше не нужен. Давай приберемся…

Он опустился на четвереньки, подобрал с пола какую-то тряпку, вытер Лайме ногу, сходил то за веником и совком, запихал мозг в совок, это оказался не целый мозг, а только одно полушарие, а куда второе делось, может, оно у Лаймы в голове, может, человеку достаточно половины мозга, чтобы нормально соображать?

— Тише, — сказал Мюллер, и Ион понял, что последний вопрос произнес вслух. — Не нервируй мою благоверную. Ей и без того нелегко пришлось. Хлебни лучше зелена вина.