Последнее желание - Галина Зарудная

Быть может, она сама проворонила момент, когда он окончательно отвернулся от нее.

На второй день, после того ее позднего звонка, когда он прямо дал понять, что не собирается исполнять роль планктона, по которому она подберется к Глебу, или исполнять другие ее прихоти… да-да, сразу на второй день на большой перемене в школе… Он, кажется, передумал, или просто забылся, или растерялся… не имеет значения! Но так, словно не случилось никакой ссоры, он пошел ей на встречу!

И вот, как не уверяла она себя, что намного сильнее этой ситуации, что ни за что не согласна поддаваться на конфликт, а все же когда увидела Фому, то так резко всколыхнулась в ней прежняя злость, что когда он подошел и громко сказал «привет», она даже не нашла в себе сил разомкнуть рот и ответить. Только посмотрела на него мгновение и отвернулась.

А он, в свою очередь, не проявив обычной настойчивости, не сказал за тем ни слова.

Постояли рядом с минуту, вроде разглядывая табло с расписанием уроков — и убрались восвояси.

Но спроси он вместо этого самую элементарную вещь: «Ты будешь вечно дуться?» — и тогда бы все просто как волшебством рассеялось само по себе, вся эта обида, а точнее — ее остатки, которые непременно требовали, чтобы их выскребли и вычистили до последнего грамма, чтобы не было из чего расти обиде дальше. Но если этого не происходит, обычно, на месте непонимания возникает гигантская ледяная глыба, обойти которую становится практически невозможно. А потом… она только ширится, ширится, лишь потому, что кто-то вовремя не догадался спросить, что не так.

Лера, как ни странно, понимала это, о том и думала, хмурясь, наблюдая через окно за суетой школьников, окрыленных короткой свободой. Весна прибавляла пыла и бодрости, сам воздух внедрял в кровь подростков хитрый наркотик…

Куда это все пропадает потом? Куда со временем уносит это волшебство ветер перемен?..

И вот победительница олимпиады в полном одиночестве, понурив плечи, плелась домой.

В следующую субботу, ровно через неделю состоятся проклятые гонки!

В небольшой луже у ступеней ее подъезда собралось по кромке мелкое конфетти — вишневые лепестки. Она замерла, с тревогой разглядывая их.

Итак, отсчет пошел.

Только в отличие от олимпиады, в гонках победителей не будет…

— 50

Как-то в комнату вошел папа, поглядел на пылящуюся швейную машинку.

— Что случилось? Все думаешь про этого мальчишку?

Валерия неподвижно сидела в центре комнаты за своим письменным столом, подперев щеку кулаком, и равнодушно чиркала что-то карандашом в тетрадке.

— Это хуже всего, — призналась она. — Знать наперед, что все проиграно…

Отец присел позади, на край кровати.

— Есть вещи которые мы не в силах изменить.

— Но у меня нет выбора…

— А что если ему суждено разбиться? — спросил папа. — Ты думала об этом?

— Что? — Лера недоуменно повернулась к нему.

— Случайностей не бывает, — заметил он. — По крайней мере, так показывает жизнь.

— Я здесь из-за него, и это точно не случайность! — напомнила она.

— А что если не из-за него?

— Если я допущу его гибель, я погибну сама… Там, в своем будущем… в тот злополучный день…

— Если через много лет ты будешь помнить этот день, — сказал он, с заботой глядя на нее, — твоя жизнь уже сложится по-другому… С того самого момента, когда человек перестает врать сам себе и жить чужой жизнью, все меняется кардинально. Посмотри на меня. Я разве не подтверждение тому? — Он постучал себя по лысому лбу. — Вот здесь поменялось, и сразу же вот здесь, — и положил ладонь на грудь. — Ты пришла и сняла с моих глаз шоры. Заставила снова дышать. А ведь я же смирился с проигрышем… Был вынужден, как ты говоришь. Но знаешь что?

— Что? — спросила Валерия.

— Нет никаких проигрышей, кроме как тут, — он снова постучал себя по лысине. — И что только судьба не сделает с нами, чтобы мы это поняли — забросит в прошлое, если нужно… Наградит болезнью… Понимаешь? Ты проживешь ровно столько, сколько нужно не твоим мнимым победам, а настоящим целям. А наши настоящие цели, оказывается, известны нам в очень редких случаях… Когда я был пацаненком лет восьми, я все хотел знать, что творится на чердаке у моего деда. Мне воображались загадочные предметы, вроде старых инструментов, золотых самоваров… — Он подмигнул. — Клад, о котором все забыли. И хоть на чердак можно было попасть из дома, дед уверил меня, что большая часть чердака скрыта, ее можно увидеть только забравшись с улицы. А у него нет своей лесенки. И тут я запел — так давай делать лесенку! Дед сказал, что у него нет времени, но он может дать мне инструменты и пилу, чтобы спилить старое дерево.

Валерия засмеялась.

— Ты уже поняла, да? — он кивнул. — Я трудился целый месяц. Сперва спилил дерево. Мне это понравилось, и оказалось, что нужно еще пару деревьев спилить на участке. Потом принялся за изготовление дощечек. Загонял занозы в кожу, психовал, но чердак продолжал манить меня. И вот я смастерил эту лесенку, взобрался на чердак… а там ничего интересного! Вообще ничего! Хлам какой-то… Слажу я с чердака, злющий, как сам черт, и тут слышу, мой дед расхваливает меня соседям, что у него внук трудяга и помощник, и старые деревья спилил, и лесенку из них смастерил! Золотое дитя! Я опешил, но так возгордился собой. Мы потом всех соседей выручали своей лесенкой. А я даже заикаться не стал, что не из помощи деду старался, а из-за каких-то придуманных сокровищ. Они меня уже не занимали, мне было важно помогать, раз уж я такое золотое дитя. Это вышло на первый план. То есть это и являлось целью.

— Мудрый у тебя был дед, — улыбалась Валерия. — И школа его не прошла даром. Хотела бы и я хоть чуточку помудреть…

Отец поднялся и, уходя, похлопал ее по плечу.

— Ну так займись чем-нибудь полезным. Мудрость не приходит в угрюмую голову…

С этими словами он скрылся из виду. Так было всегда. Он то вдруг появлялся, то снова исчезал.

Как домовой, подумала Лера со смешком.

«Мудрость не приходит в угрюмую голову…» — записала она в тетрадку.

Мудрость приходит вообще не в каждую голову. И даже с возрастом.

До наступления ночи она непрерывно трудилась над созданием совершенно спонтанной творческой идеи. Это была маленькая женская сумочка, черная, но полностью обшитая пуговицами на ножках, разных размеров и с разным орнаментом, которые Валерия покрыла остатками золотой краски. Сумочка смотрелась потрясающе, даже мама ахнула, когда вошла справиться, почему она не спит так поздно.

— Как из золота! Какая-то просто ювелирная работа… Изумительно…

— Спасибо, — смутилась Валерия. — Идея на самом деле проста…

— Ну уж нет, — воскликнула мать. — Меня хоть на расстрел веди — я такое не придумаю. А ты говоришь, идея проста. Я такое впервые в жизни вижу. Это нужно кому-то показать, — она задумалась. — В кокой-то дом творчества…

— Еще чего!

— Я серьезно, — перебила мать взволнованно. — Такой талант нельзя прятать.

— Ма, — Лера не находила слов от потрясения. — Ты же… ты же моду не любишь. Ты действительно меня талантливой считаешь?

— Ну, знаешь, — мама тряхнула пышными кольцами волос. — К моде бывает разный подход. Ее можно и не любить, или, напротив, думать, что что-то в ней понимаешь. Но одаренные руки видно! И было бы непростительно, если бы эти руки прозябали в какой-нибудь убогой конторе…

Лера вскочила, кинулась ей на шею:

— Мам, да ты… ты… самая лучшая, знаешь?

— Да знаю, знаю, — растерянно проговорила женщина, отстраняясь. — Ну все, гаси свет, поздно уже. — И не успела Валерия что-то ответить, мать уже вышла, щелкнув по пути выключателем.

— 51

Стоя у окна шумного коридора на большой перемене, Лера с Надей наблюдали за Глебом с Барановской. В нескольких шагах от них, в самом центре, эта парочка все не прекращала лобызаться, совершенно не стесняясь посторонних глаз.

Надя не могла скрыть досаду и зависть.

Лера видела совсем другую картину.

Света метала быстрые взгляды по сторонам, стремясь убедиться, что старается не напрасно. Глеб то и дело отвлекался: то кому-то жестикулировал, то кивал, то что-то говорил… Похоже, девушка не занимала его так же всецело, как он ее. Каждый раз, когда она его целовала, он продолжал смотреть куда-то поверх ее плеча.

Валерия отвела взгляд и покачала головой.

Все еще хуже, чем она предполагала.

Глеб.

Под стать Фоме — быстро оперившийся птенец. Из тех ребят, в которые всегда и непременно влюбляется вся женская половина школы — от младших до старших классов! Даже учителя — и те относились к парню с особой трепетностью! Он был спокоен, учился хорошо. Отцом полковником вроде не кичился, напротив.

Однако он был из тех людей, что вопрос «любить-не любить» решал радикально просто: а выгодно?