«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Я отобрал четырёх самых сильных физически филеров и подробно растолковал, что от них требуется и какое величайшее внимание они должны проявить в этом случае. Надо было «продержаться» на определённом месте на улице значительное время, так как я не мог послать филеров к точно назначенному часу. Затем надо было заметить наблюдаемого вовремя, подойти к нему быстро и схватить его так, чтобы он, что называется, «не двинулся», и отобрать у него разрывной снаряд. Всё было проделано в точности, и филеры показали себя с самой лучшей стороны. Как они потом передавали мне, наблюдаемый шёл по улице очень медленно и осторожно. Филеры заметили его издалека и пошли ему навстречу, изображая собой поссорившихся торговцев. Наблюдаемый, опасаясь нечаянно толчка с их стороны, совсем замедлил шаги и приготовился перейти на другую сторону улицы. В этот момент четыре дюжих руки схватили его, зажали в тиски, а подоспевшие два других филера сняли с него разрывной снаряд.

Помнится, что, донося об этом Департаменту полиции, мне удалось выхлопотать отличившимся филерам лишь незначительную денежную награду. Скуповат был Департамент!

По натуре своей я был человек сдержанный. Служба моя в Корпусе жандармов выработала во мне большую выдержку. Не отказываясь в дружеской компании от рюмки водки, я никогда не переступал в этом отношении известных границ. Никогда никто и нигде не видел меня в нетрезвом виде. Пьяных же или даже просто выпивших я не терпел. Поэтому у меня иногда выходили неприятные разговоры с теми из служащих отделения, которых я находил излишне выпившими. В этом отношении больше всего доставалось именно тем же филерам. Мой заведующий наружным наблюдением П.В. Мошков сам не дурак был выпить! Пойдёт, бывало, проверять посты, да и не выдержит искушения — зайдёт «на минутку» выпить стакан-другой пивца. Смотришь, и филер иной, желая подслужиться начальству, поднесёт ему стаканчик-другой. К вечеру иной раз мой Мошков совсем разомлеет. А в это-то время ему и предстоит увидеться со мной при рапорте. Иной раз скажется больным — значит, я за него должен проделать его работу; а иной раз расхрабрится и, стараясь держать себя особенно прямо и несколько более «независимо», начнёт мне докладывать так, что у него непременно выпадают в словах один или два слога. Понимать трудновато, да я и знаю, что он может перепутать мои распоряжения. Изругаю его, отведу душу и пообещаю ему всяческих служебных неприятностей, но терплю! Человек он был в высшей степени надёжный и в трезвом состоянии толковый. Несмотря на всю свою выдержку, как-то уже, помнится, в конце 1908 года, когда П.В. Мошков пришёл ко мне в кабинет с докладом о наблюдении — а наблюдение было чрезвычайно важное, — он был в настолько «нетвёрдом» виде, что я сразу понял, что вести с ним какую-либо толковую беседу невозможно. Я так обозлился, что схватил весь пучок принесённых им «рапортичек» филеров и, швырнув их ему в лицо, крикнул поражённому Мошкову, чтобы он исчез с моих глаз! Мошков, перепуганный, вышел, а мне пришлось самому на следующий день налаживать работу. Мы помирились. Я чувствовал свою вину — погорячился. Мошков давал заклятия не прикасаться к пиву, воздерживался некоторое время, а затем… снова начинал говорить со мной «незавимым» тоном.

Наклонность к нетрезвости обнаруживали в моём охранном отделении только филеры. Принимая во внимание действительно каторжный характер этого рода службы и её беспросветность в смысле дальнейшей служебной карьеры, приходилось мириться с этим недостатком и ограничиться небольшими взысканиями.

Из всех служащих отделения выделялся своей толковостью писец канцелярии отделения Щербаков, которому я поручил заведование всеми делами канцелярии после того, как Антипин оставил службу. Из Щербакова образовался прекрасный письмоводитель, и он был единственным служащим охранного отделения, который был на своём месте и был отличным моим помощником. Этому человеку можно было поручить самые разнообразные дела и быть уверенным, что всё порученное будет исполнено толково и дельно. Остальной состав чинов отделения ничем особенным не отличался.

В системе провинциальных охранных отделений было допущено одно весьма существенное упущение. Оно заключалось в том, что Департамент полиции не смог, в силу противодействия со стороны штаба Отдельного корпуса жандармов, отобрать по своему выбору для провинциальных охранных отделений десяток-другой молодых офицеров Корпуса жандармов, из тех, которые только что сдали экзамены после специального курса и только что вступили в Корпус. Эти офицеры распределялись на должности адъютантов при жандармских управлениях, где и болтались, в большинстве случаев мало что делая. Если бы из числа этих молодых офицеров были отбираемы выразившие интерес к политическому розыску и пожелавшие начать службу в Корпусе прикомандированием к одному из охранных отделений, то из них понемногу выработались бы хорошие заместители тех начальников охранных отделений, которые подлежали, по каким-либо соображениям, переводам на другие должности. Но штаб Отдельного корпуса жандармов противился таким «новшествам». Будучи назначен начальником Саратовского охранного отделения, я скоро ощутил недостачу помощника и в некоторых случаях — как, например, при выезде из города или болезни — заместителя.

Одно время, в 1908 году, мне дали такого помощника после бесчисленных и настойчивых с моей стороны посланий в Департамент полиции. Но дали такого помощника, по сравнению с которым мой А.Б. Попов — типичная «мокрая курица» — был орёл! Хотя этот эпизод из кратковременного прикомандирования к моему отделению ротмистра Рокицкого и относится по времени к позднейшему периоду моей службы в Саратове, я его ввожу сюда для иллюстрации персональной политики штаба Отдельного корпуса жандармов.

Ещё в бытность мою офицером при С.-Петербургском губернском жандармском управлении мне пришлось, бывая в театре и в других общественных местах, встречаться и мельком разговаривать с чрезвычайно бравым по виду помощником пристава одной из центральных полицейских частей Петербурга. Это был штабс-капитан Михаил Михайлович Рокицкий, мужчина весьма благообразной наружности — как она понималась в доброе старое время — средних лет и с богатейшей растительностью на лице. Борода, подозрительно чёрного цвета, была расчёсана на две «скобелевские» бакенбарды. Чудесные пушистые усы придавали Рокицкому весьма внушительный вид. Впечатление портил недостаточный рост, но зато грудь его полицейского мундира была буквально обсыпана орденами. Правда, среди них не последнее место занимали бухарские и хивинские звёзды и такие кресты, как «Общества св. Нины»[125], но на его груди виднелись также и знаки внимания дипломатов европейских государств, посещавших нашу столицу и останавливавшихся в гостиницах, которые расположены были в районе полицейского участка, где одним из помощников пристава был Рокицкий.