Нашествие монголов (трилогия) - Василий Ян

У многих нукеров вместе с ними в юртах находились их монгольские жены, выехавшие в поход еще с далекой родины, а также женщины и дети, захваченные в пути. Монголки были одеты так же, как и нукеры, и их трудно было сразу отличить. Они иногда участвовали в битвах, но обычно женщины заведовали верблюдами, вьючными конями и возами, в которых берегли полученную при дележке добычу. Женщины наблюдали также за пленными с тавром владельца, выжженным на бедре, и поручали им разную работу. Они вместе с пленными доили кобылиц, коров и верблюдиц и во время стоянок варили в медных или каменных котлах пищу.

Маленькие дети, рожденные во время походов или захваченные в пути, во время переходов сидели в повозках или кожаных переметных сумах, иногда по двое, на вьючных конях, а также за спиной ехавших верхом монголок.

В степи, в стороне от монгольского лагеря, растянулся сборный табор воинов разных племен, приставших в пути к монголам. Здесь были видны и туркменские пестрые юрты, и тангутские рыжие шатры, и черные шатры белуджей, и простые шалаши аланов или всадников неизвестно какого племени. Вся эта разгульная орда, подгоняемая монголами, первая посылалась на приступ, а после боя подбирала остатки захваченной монголами добычи.

Глава пятая

В татарском лагере близ Калки

Субудай-багатур приказал поставить себе юрту на высоком кряже морского берега, около устья ленивой мутной реки.

Нукеры весело исполняли приказ багатура, предчувствуя стоянку и отдых. Двенадцать верблюдов привезли несколько разобранных юрт. На верблюдах сидели перепуганные кипчакские пленницы в остроконечных войлочных шапках. По требованию монголов, они пели песни, когда ставили полукруглые решетки, обтягивали их белыми войлоками и наискось перевязывали пестрыми ткаными дорожками.

Субудай, хмурясь, спросил:

– Почему три юрты?

– В одной ты будешь думать твои думы, в другой мы поместим твоих любимых охотничьих барсов, а без третьей нельзя – в нее мы для тебя заперли самых лучших кипчакских пленниц, умеющих петь и плясать.

Субудай оборвал нукеров:

– Угга! (Нет!) Пусть во второй юрте рычат барсы, а в третьей пусть для меня варит обед старый Саклаб. Кипчакские пленницы пусть мне в походе не мешают. Раздайте их сотникам.

Саклаб с котлами, большими деревянными ложками и длинным тонким ножом на поясе расположился в третьей юрте. Высокий, худой, костлявый раб, с седыми космами, был схвачен татарами в пути около Астрабада. Нукеры объяснили тогда Субудаю: «Этот пленный старик – родом урус. Он был поваром у мирзы самого хорезм-шаха Мухаммеда и задумал бежать к себе на родину. Он говорит на всех языках и умеет готовить всякие кушанья. Старик будет тебе готовить и пилав с миндалем, и чилав со сливами, и каймэ из гороха, и каймак из сливок, и халву, и пахлаву. При нем находится его приемыш, молчаливый юноша по имени Туган. Он будет помогать Саклабу готовить обед».

Тогда Субудай рассердился и сказал:

– С меня хватит одного старика Саклаба, чтобы изготовить обед. А никаких помощников мне не надо. Все любят быть помощниками при котле. Этого юношу Тугана вооружить мечом и дать ему из табуна лысого шелудивого коня. Отправить его в первую сотню, и пусть учится военному делу. Если будет из него хороший воин, то скоро у него появится и добрый конь, и седло, и броня. А если будет плохой воин, то его убьют в первой схватке. Потеря небольшая!..

В юрте с белым верхом, повернутой дверью к югу, в сторону моря, Субудай сидел у входа на седельной подушке. Он подолгу с удивлением смотрел выпученным глазом на серое беспокойное море, где и вода, и ветер, и рыбы, и даже летающие над волнами птицы совсем иные, чем в голубых озерах монгольской степи. Издалека катились к берегу однообразные волны, и в туманной синеве иногда показывались белые паруса иноземных кораблей – они боялись приблизиться к занятой татарами земле.

Здесь была привольная степь, высокая трава, озера с плавающей птицей. Кругом пасся скот, отобранный у кипчаков: быки были белые, длиннорогие, бараны жирные, курдючные, тоже белые; и войлоки у кипчаков белые, и юрты белые. Воины Субудая каждый день ели мясо и, ничего не делая, валялись на персидских коврах. Иногда монгольские ханы-тысячники выезжали на охоту с соколами или устраивали скачки, испытывая коней – своих, монгольских, и захваченных в пути: туркменских, персидских, кавказских и других.

Вверх по течению реки Калки, среди степи, на кургане поставил свою юрту второй полководец, Джебэ-нойон. Вокруг расстилалась зеленая равнина. Через нее к северу уходила цепь сторожевых курганов.

Хотя Джебэ и Субудай были посланы Чингисханом на запад одновременно и для одного дела, но оба полководца друг с другом не всегда ладили, постоянно спорили, и каждый старался на деле доказать ошибку другого. Чингисхан не без хитрой мысли отправил двух соперников. Не раз он делал это и с другими своими нукерами, посылая на одно дело двоих, – ведь соперники всегда стараются отличиться.

Джебэ, стремительный в походе, постоянно вырывался вперед. Его отряд не раз попадал в самое опасное положение. Он искусно уходил от напиравшего противника. Когда уже отовсюду грозила гибель, тогда появлялся и выручал Субудай. Он нападал на неприятеля сплоченными рядами тяжелой монгольской конницы, в которой и нукеры и кони были покрыты железными китайскими латами.

Высокий, прямой, никогда не смеющийся Джебэ, со стеклянными неподвижными глазами, после боя являлся к Субудаю, покрытый пылью и забрызганный кровью. Сидя у костра, он объяснял Субудаю, что не сделал никаких ошибок, что врагов было слишком много. А Субудай посмеивался, довольный, что он опять был спасителем Джебэ, и предлагал ему лучше не объяснять своих ошибок, а попробовать зажаренного на вертеле, как у самого хорезмского падишаха, нашпигованного чесноком и фисташками молодого барашка.

Джебэ был горд, самоуверен, вспыльчив. Он думал, что нигде не сделает промаха, если на шестьдесят шагов попадает стрелою в голову бегущего суслика. За свою меткость и стремительность он и был прозван «Джебэ» – стрела.[143] Под этим именем его знали все в войске, хотя настоящее его имя было другое. Перед битвой он всегда сам осматривал местность, проносясь на высоком поджаром коне по передовым опасным местам, и его не раз с трудом выручали от гибели телохранители тургауды.

Субудай, с клочками седых волос на подбородке, казался стариком; никто не знал, сколько ему лет. Когда-то в юности он был ранен в плечо, мышцы были перерублены, правая рука с тех пор осталась скрюченной, и он действовал одной левой рукой. Лицо его было рассечено через левую бровь, отчего левый глаз, выбитый, был всегда зажмурен, а правый, широко раскрытый, казалось, сверлил и видел каждого насквозь.