Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Витальевич Гронский

И мы теперь должны с этим чудовищем жить. Его очень умело разбудили те, кто хорошо знал его физиологию, нервные центры. Воткнули в них нужные иголки. Такое вот отечественное вуду. Боюсь, последствия этого эксперимента будут катастрофичны»[264].

Историческая травма, вина и ответственность

Процесс покаяния можно сравнить с санацией нагноившейся раны, которая на поверхности начала затягиваться и которую больному крайне не хочется бередить. В нашем случае в роли раны выступает коллективная психическая травма, которую перенесло общество, жившее на территории СССР.

Как указывает психоаналитик Вернер Болебер, «коллективные катастрофы, такие как Холокост, Вторая мировая война, а также репрессии и этническое насилие, помогают осознать, что политические и социальные катастрофы, так называемые man-made disasters, то есть антропогенные катастрофы, настолько сильно сотрясают общество, что даже поколения спустя мы вынуждены иметь дело с их травматическими последствиями. Наряду с этим они создают целый ряд особых проблем идентификации и межпоколенческих конфликтов как у жертв, так и у палачей. <...> Травмированные люди — это не только жертвы деструктивной политической реальности, но и одновременно ее свидетели. Однако они часто попадают в ситуацию, когда мало кто готов выслушать их свидетельство, потому что слушатели не хотят отягощать себя чувствами страха и боли, ярости и стыда или же боятся обвинений»[265].

Хотя в 20 веке жители многих государств, где существовали диктаторские режимы, пережили специфическую антропогенную катастрофу большего или меньшего масштаба, коллективная травма, которую перенесли народы бывшего Советского Союза, была наиболее значительной. К ее отличительным чертам можно отнести следующее:

1. Беспрецедентные масштабы репрессивной политики. Были затронуты все слои населения. От репрессий страдали не только противники коммунистического режима, но и его сторонники, и совершенно случайные люди.

2. Нигде более не встречавшаяся длительность (73 года) тоталитарной диктатуры.

3. Изощренная жестокость репрессивной политики. На протяжении советского периода применялись самые различные методы подавления (подробно об этом говорилось в части 3): массовые расстрелы в период «красного террора»; экспроприация собственности в 20–30 гг.; голодомор; показательные политические процессы, депортации народов в период большого сталинского террора; преследование инакомыслящих с помощью КГБ, органов исполнительной и судебной власти, карательная психиатрия в брежневский период. Во времена Сталина от репрессий не был застрахован абсолютно никто, независимо от его положения в обществе и родственных связей (в частности, об утонченности садизма репрессий сталинского периода против высокопоставленных партийных чиновников писал Э. Фромм[266]).

4. Унификация мышления средствами политического воспитания и пропаганды.

Таким образом, на протяжении истории СССР использовались самые разнообразные формы репрессивно-устрашающего, а также пропагандистского воздействия на индивидуальное и массовое сознание.

У человека, пережившего насилие, психологическая травма оставляет сложный комплекс чувств, нередко включающий чувства страха, вины и стыда. Кроме того, психическую травматизацию переживают не только жертвы, но и исполнители репрессий. Что касается исторической травмы советского народа, то он был не только объектом, но и субъектом репрессивной политики. Можно вспомнить риторический вопрос Сергея Довлатова: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?» Именно поэтому историческую травму обсуждать крайне сложно: жертвы, как показали исследования, на всю жизнь сохранили чувство страха, а те, кто был причастен к осуществлению политических репрессий, или их родственники и потомки вынуждены защищаться от вины и стыда.

Светлана Алексиевич так говорила о постсоветском человеке и о нравственных последствиях советского строя:

«Наверное, это то, что осталось после советской власти, то, о чем говорил Шаламов, — что лагерь развращает и палача, и жертву. Это развращенное сознание, даже университетский диплом от этого не защищает. И это мы сейчас видим в полной мере. Легкость, с которой люди поддаются на самые примитивные уловки.

<...> Человек стал более откровенен, но не свободен. Свободных людей я не встречала. Все так или иначе завязаны еще на советское время, в той или иной степени все равно приколочены к тому опыту».

Модусы вины

Вина, стыд и страх — это чувства, которые мешают подойти к обсуждению и анализу травматического опыта. Далее речь пойдет о вине.

Феномен вины исследуется разными науками и рассматривается в разных аспектах. Прежде всего, нельзя не заметить, что понятие вины очень часто упоминается в связке с понятием «ответственность». Иногда это приводит к их смешению. Например, выражения «быть ответственным» и «быть виновным» в определенном контексте могут являться синонимичными. На наш взгляд, истолкование этих слов затрудняет то, что феномены вины и ответственности могут рассматриваться с объективной, внешней и субъективной, «внутренней» точек зрения. Так, преимущественно, с объективной точки зрения вина и ответственность рассматриваются юриспруденцией. В теории права ответственность делится на позитивную и негативную. Используются также близкие по значению термины — проспективная и ретроспективная ответственность. Позитивная ответственность означает обязанность совершать положительные, полезные действия, в отношении которых субъект находится в положении подотчетности и подконтрольности. Негативная ответственность возникает в связи с совершением правонарушения, за которое нарушитель подвергается соответствующим правовым санкциям. В этом контексте негативная ответственность тождественна вине за правонарушение. То есть «вина» здесь — это проступок, правонарушение. В Новой философской энциклопедии ответственность трактуется как особый вид отношения, влияющий на принятие решений: «Ответственность — отношение зависимости человека от чего-то (от иного), воспринимаемого им (ретроспективно или перспективно — А. Г.) в качестве определяющего основания для принятия решений и совершения действий, прямо или косвенно направленных на сохранение иного или содействие ему»[267].

Психологию, по большей части, интересует то, как личность переживает вину и ответственность на субъективном уровне. Обычно вина трактуется как эмоциональное состояние, вызываемое осознанием человеком того, что он нарушил моральные нормы. Оно переживается как тягостное чувство, сопровождающееся потребностью в раскаянии, наказании или самонаказании. Можно дополнить, что также оно характеризуется специфическими физическими ощущениями. Если проводить связь с юридическим толкованием вины, то психологическая вина — это один из вариантов субъективного переживания негативной ответственности (то есть в случае, если человек воспринял свое действие как проступок, достойный осуждения).

На уровне субъективного переживания мы можем также найти то, что соответствует позитивной ответственности и ретроспективной ответственности без чувства вины. Эти чувства кардинально отличаются от эмоции вины, описанной выше. Чувство позитивной ответственности возникает, когда человек берет на себя какое-либо обязательство. В разговорном языке ответственность ассоциируется с «тяжестью», «грузом». Физически человек реально чувствует тяжесть (связанную с мышечным напряжением), которая лежит на его плечах. Одновременно ощущение этого груза может сочетаться с другими чувствами — радостью, страхом или усталостью. Субъективное переживание ретроспективной ответственности без чувства вины можно