Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

ни ждала меня могила, Везде, везде в душе моей Благословлю моих друзей, Нет, нет! нигде не позабуду Их милых, ласковых речей; Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон тригорских нив.

Он в этот день успел обегать все и в Тригорском. Посидел на «онегинской» скамье, постоял возле баньки, среди лип, над Соротью.

А затем стал часто бывать и в Голубове, имении барона Вревского, за которым замужем была Евпраксия Николаевна. Он помогал им закладывать сад: копал гряды, сажал деревья и цветы, рыл пруд.

Так началось пребывание в Михайловском. Он понемногу писал.

А когда не писалось, бродил по Михайловскому и вспоминал…

9 августа 1824 года. Он приехал сюда с верным дядькой своим Никитой. Родители вскоре уехали, и он остался один. Выбрал комнату себе окнами во двор, на юг, чтобы солнце, которое он боготворил, освещало его стол, рукописи, портрет Байрона на стене и ласкало его самого.

В начале ссылки его охватило привычное с детства чувство бешенства. Он видел, как шпионил за ним священник Ларион Воронецкий, как насторожилась семья: родители, брат, сестра.

Потом он затих. Пригляделся и полюбил аллеи Михайловского, темные стволы деревьев, верхушками, казалось, упиравшиеся в небо, они разговаривали с ним на языке позолоченных осенью листьев. Полюбил неторопливый бег Сороти и зеркальную гладь прудов. И понял, что здесь, только здесь он может по-настоящему писать.

Его стали интересовать простые люди, окружавшие его. В Михайловском было всего 17 душ крепостных. Он бывал на крестьянских свадьбах, с удовольствием проводил время в людской, посещал ярмарки, крестил деревенских ребятишек.

Ему полюбилась балалайка, даже научился играть на этом с виду нехитром инструменте.

В начале декабря 1824 года он писал Д. М. Шварцу:

«Вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны».

«Тогда я узнал тайну русского сердца, тайну русской речи, — говорил Пушкин Наталье Николаевне, вспоминая годы изгнания. — И теперь все это стало неповторимо моим. Нет, ничто не проходит зря».

Александр Сергеевич страстно любил живопись. Этот род искусства для Натальи Николаевны вначале был далеким, но постоянное посещение выставок, знакомство с художниками сформировали вкус, заинтересовали ее, а потом она полюбила живопись, стала разбираться в ней.

Теперь ей вспомнилось, как однажды осенью они с Пушкиным посетили выставку в Академии художеств. Инспектор академии Крутов представил им молодого художника Айвазовского, получившего тогда золотую медаль. Ей понравились его картины: «Облака с Ораниенбаумского берега» и «Группа чухонцев». Обе эти картины и сейчас любила она — столько было в них настроения, так ласкали глаз удивительные сочетания красок! Не забылось и то, какое впечатление произвела она на художника. Он глядел на нее молча, не отрывая глаз, и потом писал в своих воспоминаниях:

«Помню, в чем была красавица жена, на ней было изящное платье, бархатный черный корсаж с переплетенными черными тесемками, а на голове большая палевая соломенная шляпа. На руках у нее были длинные белые перчатки».

Видимо, Айвазовскому она сама казалась произведением искусства.

Вспоминается и другой случай, о котором, звонко смеясь, рассказывал Пушкин.

25 января 1837 года он и Жуковский посетили мастерскую Карла Павловича Брюллова. Оба восхитились акварелью «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне». Там на ковре, среди улицы, положив голову на подушку, сладко спал смирнский полицейский; позади него, за подушкой, — два стражника: один на корточках, другой лежит, упираясь локтями в подбородок, и болтает ногами, голыми выше колен и тощими, как две палки. Фигуры были очень комичны.

Пушкин смотрел на картину и хохотал, как ребенок, до слез. А потом с рисунком в руках стал на колени перед художником и просил его в подарок. Но Брюллов отказал, сославшись на то, что рисунок уже принадлежит княгине Салтыковой. А Пушкину пообещал другой. Но не успел…

Пушкин любил и музыку — с детства. Любила ее и Наталья Николаевна. Пушкины дружили с композитором Даргомыжским, который написал на пушкинские сюжеты оперы «Каменный гость», «Русалка», переложил на музыку немало других произведений поэта.

В 1835 году Даргомыжский провел вечер у Пушкиных. Композитор был в ударе, лицо его горело, глаза сверкали. Наталье Николаевне он в тот вечер напомнил Пушкина, когда тот читал свои стихи.

— Вам сейчас, наверное, хочется сочинять, — сказала ему Наталья Николаевна.

Композитор поблагодарил ее молчаливым взглядом, блестяще сыграл на фортепьяно пьесу Глинки и заторопился домой. Его не стали удерживать. Пушкин подошел к окну и, глядя на удаляющийся экипаж, сказал с улыбкой:

— Засядет на всю ночь!

…Лето 1836 года. Последнее лето Пушкина. Они жили на даче, на Каменном острове. Наталья Николаевна любила это место, любовалась прекрасным, ухоженным парком. Она любила с сестрами скакать верхом на своем вороном коне так, что дух замирал, а встречные провожали наездниц восторженными взглядами. Но в то лето ей пришлось совсем немного поездить по аллеям Каменного острова: в мае у нее родилась дочь Наталья и после родов Наталья Николаевна долго болела.

На даче у Виельгорского, близкого друга Пушкина, человека многосторонне одаренного — он был композитором, отличным музыкантом, певцом и поэтом, — тут же, на Каменном острове, часто собирались поэты, художники, музыканты. Пушкины с удовольствием посещали Виельгорского. Играл Глинка, Виельгорский и другие музыканты. Поэты читали свои стихи. Все, кроме Пушкина, который предпочитал читать только в небольшом, интимном кругу. Наталья Николаевна его понимала.

Пушкин тонко и глубоко чувствовал и воспринимал желания и мысли своей жены. В первые дни появления ее в свете он был насторожен, опасаясь, как бы она по молодости лет и неопытности не уронила своего достоинства. И радовался тому, что она так быстро вошла в эту нелегкую роль светской дамы. Он гордился поклонением ее непревзойденной красоте, ее умением быть неприступно холодной и в то же время обворожительной. Но с