Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

– Странно! У нас олени при попутном ходят и ничего.

– Олени иное дело. У них мех такой плотный, что волосу не шевельнуться. Им такая метель не страшна.

Выбеленная и выровненная тундра, казалось, не имела ориентиров, но Олег вел упряжку так уверенно, словно впереди ему светил маяк. Вскоре на покатом склоне показались торчащие из снега трубы, а кое-где и крыши. Корней в очередной раз изумился умению промысловика ориентироваться в зимнем однообразии тундры. Сам он видел только серый снег, темное небо и звезды.

– Олег, а как ты нашел дорогу? Ведь вокруг глазу не за что зацепиться.

– Я могу лица людей забыть, но ни одной ложбинки, ни одной гривки окрест не спутаю.

– Так и гривок не видать.

– Ну… тогда не знаю, как то объяснить… Чутье, наверное.

Дом дяди стоял у подножия холма и был занесен с крышей (торчала лишь труба с вяло струящимся дымком). Избы на взгорке были занесены только наполовину. Снег из-за меняющихся ветров и неровностей рельефа ложится везде по-разному. В одном месте наметет метра четыре, в другом – едва припорошит.

– Такая хорошая деревня была, а теперь сирота, – с нескрываемой болью произнес промысловик.

Подъехав поближе, Олег спустился по полузасыпанной снежной траншее к двери. Для порядка постучал.

Через какое-то время гнусавый старческий голос поинтересовался:

– Олежка, ты, штоль?

– Я, дядя Арсений, с товарищем.

– Господи! Кака радость! Заходьте, отворено.

– Погоди, токо снег выбьем.

Переступив вслед за Олегом высокий порог, Корней попал в мрак сеней.

– Осторожней, тута ишо приступок, – предупредил тот и распахнул дверь в свет и тепло.

В комнате сонно отбивали время ходики, над столом горела керосиновая лампа. Ее колеблющееся пламя играло на бревенчатых стенах и заваленных снегом оконных стеклах. В печи потрескивали поленья.

Корней быстрым взглядом окинул внутренность скромного жилища. Все убранство: кровать, покрытая лоскутным одеялом, стол, широкая лавка и застеленный домотканой дерюгой сундук, на котором возлежал, свесив пушистый хвост, рыжий котище. Под потолком, возле печи, как обычно, мешочки с крупами, мукой, сахаром.

Разглядев в углу икону с потемневшим, чуть различимым в свете лампадки ликом Христа, Корней перекрестился и поклонился хозяину – старику с лопатообразной седой бородой и ясными, в лучиках морщин, глазами.

– Мил человек, енто лишнее. Токо Богу да родителям в ноги кланяются, боле никому… Скидайте свои шкуры, а я покамест похлебку согрею и самовар вздую, – произнес он, ласково глядя на приехавших.

– Тебя ноне с верхом замело. Даже не припомню такого, – заметил Олег.

– Снег ишо ниче, ветер хужее. Ноне его с избытком было. Бывалочи и раньше, так задует, что к соседям по натянутой веревке добираешься. Идешь, крепко держась за ея – иначе снесет. Помнишь, поди, как батя твой сгинул. Нашли, токмо кады снег стаял, – добавил он, поворачиваясь к Корнею, – вчерась така круговерть и случилась. Нельзя было че-либо разглядеть. Ревело, не приведи Господь. Траншею к двери вровень замело. Насилу откопался.

– Мы тоже в ту заваруху угодили.

– Тяжело, поди, всякий раз откапываться! – посочувствовал Корней.

– Да я без спешки. Запыхаюсь, передохну. Хотя, признатца, с кажным годом все тяжелыпе лопатой махать. Поизносилси.

Путники, сев на скамью, прижались спиной к печи, с наслаждением ощущая, как по телу растекается тепло.

Согревшись, Олег занес с улицы спальный мешок и четырех белоснежных песцов. Мешок вывернул и повесил для просушки. Песцов связал попарно и перекинул через жердь размораживаться.

– Оттают, обдеру. Чего время попусту терять. Корней Елисеевич, вы бы свой спальник тоже занесли.

Свернувшийся клубком на сундуке рыжий кот, чуть приоткрыв глаза, не поворачивая головы, которая, казалось, росла прямо из туловища, внимательно наблюдал за действиями пришельцев. Сочтя, что их появление ему ничем не угрожает, намусолил лапу и принялся старательно елозить ею по круглой морде. Завершив туалет, сладко зевнул и вновь растянулся во всю длину. Басовито мурлыча, он, похоже, вспоминал что-то приятное из своей кошачьей жизни.

– Нече разлеживаться! Поди в сени! Мыша лови, – дед приоткрыл дверь.

Кот оставил призыв хозяина без внимания. Даже не шевельнулся.

– Редкий лежебока, но люблю. По первости, когда все разъехались, особливо как старуха померла, жуть брала. Шутка ли – один на сотню километров. Так я с им наладился балакать… Эх, было время! Тута ведь более семидесяти дворов было. Тапереча токо мы с Матвеем.

– Да уж! Заглыхает наш край, – согласился Олег.

– Поуезжали – обчества, вишь, им не хватает. Фельдшера, магазин подавай, – бурчал дед. – А мне без обчества куды как душевно. Ни под кого подлаживаться не надь. Делай что хошь. Воля! Олежек заедет, побалакаем и доста.

– А не трудно? Все же одному приходится делать.

– Спаси Христос! Силенка пока есть. Всяко, конешно, случается. Седмицу оттоле жаром мучился. Как приступит жар, выйду на мороз без верху, в рубахе и катанках – и облегчение. А оздоровился струганиной из нельмы.