В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

— Тот самый, товарищ генерал. Уже имеет опыт выхода из окружения. И вообще — мужественный и волевой командир.

Веригин с досадой вспомнил, что до сих пор так и не нашел случая сказать Лукину, что он своей властью подчинил группу Казаринова командиру подрывной команды Дольникову. И тут же подумал: «Выйдем к своим живыми — там все объяснится само собой…»

До начала атаки оставалось сорок минут. Отряд моряков уже вошел в лес и смешался с ротами полка Северцева. Командиры батальонов выстраивали роты по шеренгам, одна за другой. Каждая шеренга дивизии тянулась больше чем на километр.

Вид у Веригина был торжественно-спокойный. На нем был черный кожаный реглан с серым каракулевым воротником и такая же серая генеральская папаха. Проходя мимо бойцов, которые в лихорадочной спешке отрывали окопчики на случаи налета вражеской авиации, он время от времени останавливался, подбадривал уставших и упавших духом. Поравнявшись с Богровыми, которые только что закончили рытье окопа, Веригин остановился.

— Ну как, Николай Егорович? Будем рвать кольцо?

— Будем рвать, Владимир Романович.

— А где же твой пулемет?

— Остался там, на левом берегу Днепра… — со вздохом сказал Богров-старший.

— Что — тяжело было выносить на Вязьму?

— Нечего было выносить, товарищ генерал. Прямое попадание. Остались от моего «Максима Максимыча» только ствол да колесо. И то не сразу нашли.

— Как же расчет-то уцелел?

— На счастье, было время обеда. Сидели в землянке. Ну а он и ахнул в это время… Да так ахнул, что во всей пулеметной роте уцелело лишь четыре ствола.

Веригин бросил взгляд на жирно смазанные винтовки, прислоненные к стенке окопа.

— Ничего, винтовка — надежное оружие. Да еще какое!..

— Но у нас, товарищ генерал, будет и другая забота, — поправляя пилотку, проговорил Богров-старший.

— У всех у нас, Николай Егорович, одна забота: через трупы врага прорваться к своим.

— А нам в придачу нужно еще и вынести Знамя полка.

— О!.. Это — высокое доверие, и его нужно оправдать с честью.

— Постараемся, товарищ генерал!..

Внешне спокойное лицо Веригина, серая каракулевая папаха, шевровой кожи черный реглан и кожаные перчатки — все это вместе придавало облику генерала какую-то особую торжественность. Чувствовалось, что он верит в силу своих бойцов и командиров, которых поведет на прорыв.

Расположившиеся в шеренги матросы сразу же принялись отрывать индивидуальные ячейки. На их потных, раскрасневшихся лицах лежала печать ожесточенности. Широченные матросские клеши почти до колен были забрызганы грязью. Пятна подсыхающей грязи серели и на черных бушлатах. Зато бескозырки пламенели золотым тиснением букв и якорей на лентах и казались совсем новенькими.

Старшину 2-й статьи Артема Свиридова Веригин увидел издалека. Он заметно выделялся среди матросов огромным ростом и широченными плечами.

Генерал подошел к первой цепи матросов и остановился у окопа Свиридова. С первой встречи, еще там, на левом берегу Днепра, он запомнил этого матроса-гиганта.

Увидев Веригина, Свиридов воткнул в бруствер окопа лопату, разогнулся и, смахнув ладонью капли нота, трепетавшие на лбу, вытянулся по стойке «смирно».

— Товарищ генерал, расчет третьей батареи второго морского артиллерийского дивизиона осваивает исходный рубеж атаки! — доложил Свиридов.

С левого крыла позиции первой шеренги отряда черноморцев бежал в сторону Веригина командир артдивизиона Серов. Полы его длинного кожаного реглана путались в ногах. Не успел он добежать до окопа третьей батареи, как по лесу разноголосо, протяжно и сразу со всех сторон покатилась команда: «Во-о-зду-ух!..»

Вражеские бомбардировщики появились неожиданно. Почувствовав беззащитность своего положения, Веригин хотел было покинуть окопы матросов, но сзади за локоть его схватила сильная рука Артема Свиридова.

— Товарищ генерал, прошу в мой окоп!

— А вы?

— Перебьюсь рядом с братвой… — С этими словами Свиридов, согнувшись, метнулся в соседний окоп, вырытый в двух метрах от его окопа, и своим огромным телом накрыл матроса в его индивидуальной ячейке.

Медлить было нельзя. Веригин прыгнул в окоп Свиридова, лег на грудь и вытянулся в полный рост.

Бомбардировщики звеньями по шесть самолетов делали заход на лес, кишмя кишевший войсками. Выбрав нужный квадрат, в котором были отчетливо видны скопления пехоты и артиллерии, а также обозы с инженерным имуществом, самолеты сделали боевой разворот и пошли в пике. Освободившись от груза бомб, они тут же стремительно взмыли вверх, уступая место следующей волне бомбардировщиков.

Дрожала земля. Взлетали вверх и падали подрубленные огнем и железом расщепленные деревья. Вихрь золотой и багряной листвы, поднятый взрывными волнами рвущихся бомб, кружился в воздухе и осыпал бойцов, прильнувших ко дну только что отрытых, неглубоких окопов и ячеек.

Одну волну бомбардировщиков сменяла другая…

Григорий лежал в своем маленьком окопчике, который он не успел отрыть как следует, и, обхватив голову руками, вжимался в землю. Наступали минуты, когда ему начинало казаться, что его уже нет в живых… Ощущение собственного «я» дробилось, смещалось… Страх, как таковой, пропадал, время теряло свое исчисление.

Так продолжалось минут двадцать… Потом вдруг наступила тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Григорий выскочил из окопа и обежал окопчики знаменосцев. Ни одна из бомб не угодила прямым попаданием в индивидуальные ячейки его бойцов-знаменосцев.

— Приготовиться к атаке!.. — прозвучала вдруг команда генерала Веригина. — Идем на прорыв по моей команде!

И тут, точно по условленному знаку Веригина, со стороны левофлангового стрелкового батальона, наполняя лес душераздирающим скрипучим воем, над вершинами деревьев стремительно понеслись огненные хвосты реактивных снарядов. Это дала залп «катюша». Следом за ней дружно заговорила ствольная артиллерия. Отдаваясь болью в ушах, звонко затявкали сорокапятки; жгуче-резко раскалывали воздух 76-миллиметровые орудия; полковым пушкам вторили по соседству минометы; где-то сзади, на некотором удалении от передовых цепей, утробно и басовито ухали тяжелые гаубицы…

Знамя полка, снятое с древка, было бережно уложено в противогазную сумку, которая висела на плече у бойца из подрывной команды с украинской фамилией Ломиворота. Встретившись взглядом с Казариновым, Ломиворота постучал ладонью по противогазной сумке и озорно улыбнулся, давая понять, что знамя находится в надежных руках.

Григорий заметил, что, время от времени бросая взгляд на часы, Веригин ждал обусловленной ранее минуты, когда следовало поднимать в атаку дивизию. Сердце Григория учащенно билось. Рядом с его окопом справа желтели свежей глиной окопы Иванникова, Альменя и Вакуленко. Слева, в одном глубоком продолговатом окопе, припав грудью к свежему брустверу, стояли отец и сын Богровы.

Вся широкая двухкилометровая лесная просека, изрытая индивидуальными ячейками и мелкими окопами, была всего-навсего какой-то десятой долей плацдарма, на котором сосредоточились войска.

Артподготовка, как было условлено в приказе командарма, должна длиться двадцать минут. На семнадцатой минуте передовые цепи дивизии Веригина должны броситься в передние окопы противника.

И вот эта минута приближалась.

Нервы Казаринова были напряжены до предела. Он видел, как неторопливо генерал поднял над головой ракетницу и, помедлив, дал возможность бойцам и командирам, изготовившимся к броску, собрать все свои силы и волю в кулак. Несмотря на неутихающую артиллерийскую пальбу, от которой дрожал лес и трепетала на деревьях неопавшая листва, Григорий, как сквозь вату, услышал команду генерала:

— Бойцы мои!.. За Родину!.. Вперед!.. За мной!..

В небо взвились две красные ракеты. Это был сигнал атаки.

Все, что было дальше, Григорий осознавал смутно. Он был всего-навсего крохотной клеткой огромного, многотысячного организма целой армии. Как и все, он бежал вперед, на деревню, где укрепились немцы. Их, накрытых из сотен стволов мощным артиллерийским огнем, пока еще не было видно. Они, враги, еще не стреляли. Когда же передовые атакующие цепи дивизии с криками и стрельбой, слившимися в единое протяжное «а-а-а-а-а…», достигли первых окопов противника, разрывы снарядов прекратились. И тут Григорий увидел, как упал, сраженный пулей, бегущий впереди него красноармеец, как озарились рыжеватыми огневыми вспышками артиллерийские батареи врага, расположенные в деревне…

Ожившие пулеметные точки противника косили цепи дивизии. Посвист пуль, вжикающих над головой и по бокам, смешивался с оглушающими разрывами мин и снарядов, и все это давило к земле; хотелось лечь и, закрыв голову руками, переждать плотный фронтальный огонь. Но почти инстинктивный, неосознанный порыв диктовал единственное: «Вперед!.. Только вперед!..»