Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

— Пьетро делла Валле увез ее в Рим и женился на ней. Теперь у них четверо детей.

— А ты откуда такие подробности знаешь?

— Знаю… Имам-Кули-хан поддерживает самые тесные связи с иностранцами. В его руках все внешние дела Парса, потому шах Аббас и не мог с братьями Ундиладзе расправиться… Так вот, перед отъездом Маричча пришла к царице за советом. Государыня благословила ее: они, говорит, тоже христиане, и другого пути к спасению твоему я не вижу… Вот так обстоят дела с грузинами в Персии — или отрекайся от своей веры, или умирай, таково повеление каждого шаха. Ты решил не подчиняться этому повелению и должен стоять на своем до конца, государь… Спастись смогут лишь немногие, те, кому удастся бежать, если ты не учтешь всего с дальновидностью, только тебе присущей.

Они еще долго беседовали в ту ночь, совещались, обсуждали, судили-рядили, прикидывали, соизмеряли и наконец решили снова встретиться на следующий день: утро вечера мудренее.

Уж третьи петухи прокричали, когда Теймураз разделся и лег.

Едва положил голову на подушку — заснул глубоким сном.

Что-что, а уж сон был по-молодому крепкий у многострадального сына замученной царицы.

На следующее утро Теймураз встал бодрым, вымылся до пояса студеной водой Азнаура и, приведя себя в порядок, был готов к приему Дауд-хана. Ундиладзе тоже не заставил себя ждать. Позавтракав, они вновь уединились.

Еще во время вчерашней беседы Теймураз понял, что Дауд-хан резко настроен против молодого хана, взошедшего на престол согласно воле Аббаса. Причем Дауд-хан, по наблюдению царя, старался скрыть истинную, главную причину своей неприязни, обходя ее вокруг да около.

Теймураз помнил и то, что во время предыдущей встречи, состоявшейся года три тому назад, Дауд-хан и не заикался о противодействии шаху, а вчера подчеркнуто детально расписал ему во всех подробностях муки матери и сыновей. Это внезапное преображение Дауд-хана сразу подметил царь Картли и Кахети, дальновидность и проницательность которого некоторые воспринимали как чрезмерную подозрительность и недоверчивость.

— Дауд-хан, ты знаешь, что я тебя высоко ценю, и все-таки ответь мне на один вопрос: почему при первой встрече ты ничего не рассказал мне о матери и сыновьях, и Исфаган не бранил, и о грузинской крови своей помалкивал? Более того, ты подбивал меня на примирение с шахом, говорил, что, если я не поклянусь ему в верности, он снова разорит Картли и Кахети, ты всячески старался меня склонить и смягчить… Что же произошло теперь? Скажи мне честно, правда ли то, что шах Сефи разгневался на вас обоих и сравнил братьев Ундиладзе со старыми платанами, которые собирается в скором времени срубить?

Дауд-хан смешался. Понял, что Теймураз знал больше, чем можно было предположить. Смешался, но вмиг опомнился, ведь он и сам был человеком предусмотрительным и знал о проницательности Теймураза. Он помолчал мгновение, сообразил, осмыслил что к чему, а затем ответил твердо:

— Я еще вчера ждал, что ты спросишь об этом, государь…

— А поскольку я не спросил, ты решил, что обошел Теймураза, оставив его в неведении?

— Нет, государь, я так не думал. Вчера я сказал о главном, о самом важном, собирался, не таясь, открыть и свои остальные соображения. Дело в том, что хоть шах Сефи и занял трон по завещанию Аббаса, но соперники его еще не угомонились и не так уж скоро угомонятся. Не скрою от тебя и то, что наша последняя с тобой встреча состоялась по заданию Аббаса, о чем ты еще тогда догадался, хотя ничего и не сказал. Ведь ты лучше меня знаешь, что он не добился основной своей цели — не смог уничтожить грузин, не смог обратить их и в свою веру. Брат мой, Имам-Кули-хан, много побед принес Исфагану. Впервые в царствование Сефевидов он в тысяча шестьсот двадцать втором году склонил на свою сторону английских моряков на острове Ормуза, что позволило персам свободно вывозить свои товары в Европу, минуя турецкие таможни. Кроме того, брат мой построил множество мостов и караван-сараев, провел немало дорог. Шах Аббас был не тем правителем, который мог бы терпеть на своей земле «второго царя», как называют моего брата иностранцы. Потому-то он всегда весьма сдержанно относился к нам — в лицо хвалил, а за спиной искал повода разделаться с нами. Мы этого повода ему не давали, хотя оба ненавидели его. От расправы над царевичами Имам-Кули-хан тоже усиленно отговаривал его, по крайней мере трижды… Но этот волк все-таки настоял на своем. Брат и за твою мать заступиться хотел, но понял, что все старания тут были бы тщетны. Они могли лишь еще пуще озлобить его… Ты знаешь это сам.

Произошло кое-что еще большее.

После победы при Ормузе, Кандааре, Багдаде и после похода в Индию шаху покоя не давало твое поражение при Марабде, которое скорее можно назвать победой, ибо если бы шаху пришлось одержать в Грузии еще одну такую «победу», то он наверняка остался бы без войска! Поэтому он пригласил к себе Имама-Кули-хана и поставил условие, от которого зависела наша жизнь и смерть. «Теймураза я не мог приручить, — сказал ему шах. — Грузию одолеть тоже не смог. Найди мудрый способ примирить меня с ним так, чтобы достоинство мое от этого не пострадало».

Тогда Имам-Кули-хан вызвал меня в Шираз и послал на переговоры с тобой. Если бы ту нашу первую встречу я начал с рассказа о царице и царевичах, ты, как человек твердый и непреклонный, никогда не согласился бы примириться с истреблением твоей семьи…

— Но ведь я и без тебя знал, что с ним случилось… — вставил слово Теймураз, который весь был поглощен откровенным рассказом Дауд-хана.

— Одно дело — знать, другое же — услышать из уст свидетеля… Мы, имеющие богатство и власть, любим доносы, но не любим доносчиков — так же, как любим вести, не любя вестников… Я не хотел навлекать на себя твой гнев, напротив…

— Что же изменилось теперь? — спросил Теймураз.

— Рану может залечить только время… Итак, я сообщил тогда Имам-Кули-хану, что ты якобы согласен на примирение. Шаху это было приятно, но на нас он опять озлился: дескать, братьям Ундиладзе удалось то, чего я сам добиться не мог! Впрочем, наград он не пожалел, пожаловал мне Гянджинское ханство и назначил меня бегларбегом.

— Что же произошло теперь?

— В составленном незадолго до смерти завещании шах Аббас повелевал своему наследнику шаху Сефи, внуку, который хоть и взошел на престол, но сидит пока еще не так уж твердо… — Дауд-хан подчеркнул то, о чем вчера старался умолчать, чтобы легче было уговорить Теймураза.

Теймураз все понял, потер привычным движением руки лоб, но ничего не сказал. Дауд-хан же продолжал:

— Суть завещания заключалась в том, чтобы молодой шах никогда не доверял принявшим ислам грузинам, — как вы нас называете, «отатарившимся» грузинам, — чтобы он безжалостно, но осторожно, с оглядкой истреблял нас, ибо вознесшиеся ввысь платаны того и гляди могут затенить величие самого шаха. Под вознесшимися ввысь платанами он подразумевал нас, братьев Ундиладзе… А поскольку ты все-таки не пожелал покориться Исфагану, поскольку не прислал в шахский гарем твою солнцеликую Тинатин, как было велено тебе по совету Хосро-Мирзы… Да если бы он и не посоветовал, шах Сефи этого бы потребовал и сам, без его совета… Так вот, получив от тебя отпор и не смея ополчаться против Имам-Кули-хана, шах Сефи ополчился против меня…

— А почему он боится Имам-Кули-хана?

— Потому, что он в большом почете у англичан. И пока шах Сефи не перетянет англичан на свою сторону, брата он тронуть не посмеет. А гневаясь на меня, он тем самым дает брату понять, чтобы тот слишком не заносился, иначе и его постигнет моя участь.

— А чем плоха твоя участь?

— Меня обвинили, что я, защищая интересы грузин, предал веру и шахиншаха… Будто я преднамеренно обманул Аббаса, когда ему сказал, что Теймураз стал на путь покорности и смирения.

— А как тебя наказали? — снова спросил Теймураз, заметив, что Дауд-хан тянет с ответом.

Младший Ундиладзе тяжело вздохнул, и в его глазах вспыхнул неуемный гнев.

— Меня чуть ли не в толчки выгнали с шахского меджлиса. Брат сидел понурясь, бледный как мертвец. Мне его было жалко больше, чем себя. Когда я вышел, у меня отобрали саблю… Мало того… Моим подручным поручили следить за мной… Недовольных и обиженных мною Хосро-Мирза специально позвал в Исфаган… Один из них вынужден был признаться, что им поручили убить меня…

— Далеко дело зашло… А что же они с Имам-Кули-ханом собираются делать?

— И с ним расправятся… Пока боятся англичан, которые мечутся меж Стамбулом и Исфаганом, воду мутят… Как только с англичанами найдут общий язык, они и брата моего наверняка не пощадят.

— Так ты говоришь, Исфаган во многом зависит от Имам-Кули-хана, особенно во внешних делах…

— И внутренние не решаются без его участия… Во всяком случае, никогда и ничего не решалось без него до самого последнего времени.