«Если», 2011 № 04 - Журнал «Если»

— Значит, такая судьба, — сказал Стократ, хотя никто его не слышал.

Помедлив, он отошел в сторону и воткнул меч в землю у корней молодой елки:

— Иди.

Душа лесовика-изгнанника ушла в дерево. Стократ сам не знал, почему он оказал чужаку эту милость.

Он отвязал лошадей, оголодавших, напуганных, и быстрым шагом вернулся к трактиру.

В обеденном зале хозяйка накрыла стол. Трактирщик, все еще бледный, с красными пятнами на щеках, неподвижно сидел над полной тарелкой. Впрочем, особенного аппетита не было ни у кого; старший сын ел за стойкой, не присаживаясь, средний сидел рядом с матерью, Шмель молча разносил хлеб.

Когда Стократ вошел, легонько стукнув в дверь, все разом обернулись.

— Я там лошадей привел, надо накормить, — он небрежно кивнул через плечо. — Хорошие лошади, видно, тех бедолаг из Долины…

Трактирщик нервно стиснул ложку.

— …И соберите мне узелок в дорогу, — продолжал Стократ. — Хлеб, сыр, копченое мясо. Заплачу, разумеется.

Хозяин едва успел скрыть неприличную радость:

— И куда ты?

— В Долину, конечно, — Стократ уселся с краю.

— Нам бы мертвецов вывезти, — нерешительно начала женщина. — Страшно-то как…

— Господин, — неожиданно сказал средний сын трактирщика, не сводя со Стократа восхищенного взгляда. — Позволь на твой меч посмотреть!

Трактирщик поперхнулся и застыл, выпучив глаза, медленно краснея, как рак в кипятке. Старший глядел из-за стойки, под деланной степенностью пряча любопытство.

Стократ, улыбаясь, вытащил меч из ножен. Клинок был чистым, как и положено честной стали.

Старшие сыновья трактирщика, зачарованные видом прославленного оружия, совсем не обратили внимания, что отец их чуть не умер, подавившись кашей.

Жена торопливо захлопала трактирщика по спине. Шмель стоял, держа перед собой тарелку с хлебом, глядя не на меч и не на отца, а на Стократа.

Вдруг залаяли собаки во дворе. Застучали копыта. Женщина подхватилась:

— Гости приехали!

И бросилась к двери, но дверь распахнулась перед ней сама. Женщина попятилась: в проеме стоял стражник из Макухи, с воспаленными глазами, бледный, очень злой.

— Эй, трактирщик! Что тут у вас? Что за трупы?!

Вот так князь, подумал озадаченный Стократ. Тайные соглядатаи? Голубиная почта? Или, учитывая ночное время, совья? Чтобы к утру прибыть на перевал, надо выезжать из Макухи ранним вечером, а лучше после полудня, а еще лучше ехать с утра, потому что ночное путешествие по Белой дороге может закончиться на дне ущелья, на острых камнях…

Трактирщик начал объясняться насчет разбойников, причем выглядел таким растерянным и напуганным, что подозревать в нем сообщника было просто смешно. Тем временем стражников в обеденном зале было уже четверо, и все они, судя по виду, проделали свой путь ночью и в спешке.

— Купец, значит, — сказал, будто выплюнул, старшина дозора. — Доторговался Сходня… Ну да и разбойники, чего там, полегли, это хорошо, трупы вниз снести надо, может, узнают кого… А ты, — он вдруг обернулся к Шмелю, который так и не выпустил тарелки с хлебом, — о тебе есть приказ князя — срочно доставить в Макуху.

— Меня?

— Его?

— Шмеля-а?

— Что случилось? — наконец-то спросил Стократ.

— Что надо, — пробормотал стражник, но, обведя взглядом лица, все-таки не стал молчать: — Пришло сообщение от этих… лесовиков поганых, прислали какое-то свое варево князю. Мастер-языковед его хлебнул — и помер в тот же момент!

Шмель выронил тарелку. Глина раскололась, черные ломти разлеглись веером на полу.

— А потому собирайся, пацан, — стражник был темнее тучи.

— Нет больше в Макухе языковеда, а этот, Плюшка, чтоб ему, от страха совсем в соплях потонул… Лесовики дровосеков обстреляли. Двоих привезли едва живых, истыканных, у третьего стрела ухо сбила. И не понять, что происходит, сучком им в задницу, чего ждать, с-сучком, сучком…

— Я сейчас, — тихо, но внятно сказал Шмель. — Я соберусь. Сейчас.

Он наклонился и очень быстро стал собирать хлеб. Больше в комнате никто не двигался: трактирщик тяжело дышал, жена его стояла, заломив руки, и замерли старшие сыновья.

— А обо мне князь ничего не говорил? — спросил Стократ.

— О тебе? — начальник караула удивился.

— Да зачем ты нам нужен? Идешь в Долину — и иди себе…

— Распоряжения свои засунь себе в ухо, — мягко сказал Стократ. Стражники одновременно шевельнулись, как тронутая ветром трава, но тут же, перехватив его взгляд, замерли.

Поднимаясь, он свирепо растянул губы:

— Хозяин, лошадей нам свежих!

Все глядели на него в этот момент, но только Шмель — без страха.

Второй раз за пару дней Шмелева жизнь круто повернулась. Если не считать того момента, когда она висела на волоске.

Стократ взял его к себе в седло. Первую часть пути, ровную, одолели легко и скоро очутились на месте вчерашнего побоища. За ночь кровь почти слилась с землей, но проклятые мухи, кружась над тропинкой, звенели назойливо и тошнотворно. Шмель судорожно сглотнул. Стократ тронул лошадь, и та перешла на рысь.

Миновали то место, где Шмель встретил торговца. Миновали потайную тропинку. Шмеля покачивало в седле, и покачивался мир вокруг: живописная пропасть справа, отвесная стена, поросшая кустарником, — слева. Потихоньку начали слипаться глаза.

— А теперь, — сказал Стократ вполголоса, — расскажи мне все, что знаешь о лесовиках. Это очень важно.

— Я не так много знаю…

— Просто отвечай. Как они себя называют?

— Они? Люди…

— У них нет специального слова… вкуса, чтобы выделить свое племя из прочих? Древесные, лесные… что-то в этом роде?

— Нет. Они говорят… они вкушают про себя — «люди».

— А мы тогда для них кто? Как они нас называют?

— Чу… чужие, — Шмель запнулся. — Безъязыкие.

— Кто у них правит? Князь, правитель — кто?

— Называется «вождь»… У них есть несколько родов, познатнее и попроще, вождь — такой важный старик… кажется.

На узком и крутом участке дороги Стократ спешился, оставив Шмеля в седле, и зашагал рядом, ведя лошадь под уздцы. Стражники нагнали их и теперь двигались следом, соблюдая почтительное расстояние. За стражниками, отстав, тащились старшие братья Шмеля с печальным грузом — телом Сходни.

— Они, значит, люди, а вокруг безъязыкие чужаки, — задумчиво проговорил Стократ. — Послушай, а как они думают? Если у них нет слов?

— По-моему, точно как мы. Только… языком.

— Вот так?

Стократ высунул язык, уставился на его кончик, скосив глаза. Шмель, как ни был замучен, рассмеялся.