«Если», 2011 № 04 - Журнал «Если»

Его снова взяли под мышки, как малыша, и поставили на ноги. Шмель живо вспомнил сегодняшнее утро — темноту и озноб, и этого вот незнакомца, навязанного ему в провожатые.

— Как ты здесь оказался? — незнакомец заглянул ему в глаза, хотя было уже почти совсем темно. — Вместе с купцом? Почему ты с ними?

— Тропа, — прошептал Шмель. — Я по тропе… короткой.

Этот человек соображал куда быстрее покойного торговца Сходни:

— Не самый удачный день, чтобы ходить по коротким тропам. Я уж думал, тебя убили.

Впереди, куда вела дорога, замелькали огни, послышались голоса и конский топот.

— Встречай отца, — все так же отрывисто велел незнакомец. — Лошадь под окровавленным седлом — не лучший вестник, правда?

Полностью стемнело. Два тела лежали посреди двора, укрытые рогожей. Еще два — в стороне, без покрова.

Хозяин трактира, высокий бледный человек, стоял над ними с фонарем, то поднимая свет, то опуская, будто до сих пор не решаясь поверить глазам.

— Твой сын выдержал экзамен, но его не взяли учиться дальше, потому что он не из Макухи.

Хозяин оторвал взгляд от убитых разбойников. Поглядел на Стократа, нахмурился, пытаясь сосредоточиться:

— Не взяли?

— Князь велел не брать пришлого.

— Князь… — хозяин снова посмотрел на трупы.

Его жена стояла, вцепившись в младшего сына. На лице Шмеля засохла чужая кровь. Два его брата вернулись с факелами, ведя в поводу лошадей:

— Вьюки вот… Все целое…

— Целое, — повторил, как заведенный, хозяин трактира. — А ты… Стократ… откуда здесь?

— Не век же мне жить в Макухе. Я бродяга, если ты помнишь.

— Бродяга, — хозяин закусил губу, желая прекратить навязчивую игру в эхо.

— Но Шмель выдержал экзамен, и кто угодно может это подтвердить.

— Отец, — старший сын хозяина остановился рядом. — Мы… еще другого нашли.

— Другого? — хозяин вздрогнул.

Средний сын, пыхтя, втащил во двор рогожу. Каблуки лежащего чертили борозды на черной земле.

Сделалось тихо.

Этот разбойник умер последним: Стократ чуть было не упустил его. Догнал в полумраке, непривычно быстрого и ловкого, и остановил, не окликая, не глядя в лицо…

— Это лесовик, — сказал старший сын.

Стократ взял у него факел.

Лежащий был тощ, невысок ростом и, пожалуй, молод. Веки его закрытых глаз были пришиты к щекам затейливым тончайшим швом.

— Никогда раньше не видел лесовиков, — признался Стократ. — И часто они идут в разбойники, а?

Был дом, где он вырос, печные дверцы, столы и половицы, запах дыма и влажного дерева — все, чем он жил в прежние спокойные годы, обволакивало Шмеля, притупляя боль и прогоняя страх. Он вернулся домой, и все, что случилось сегодня вечером, отодвинулось и померкло: смерть купца и его погонщика, валящийся на голову топор, отрубленная рука, вцепившаяся в рукоятку…

Но все, что случилось за эти восемь месяцев, отодвинулось и померкло тоже: ученичество и жизнь у чужих людей, соленые таблички и упражнения для чувствительности языка, наконец, надежда сделаться мастером-языковедом. Шмель словно разом сделался моложе, словно жизнь его вернулась обратно, к развилке, и пошла совсем другой дорогой.

Мать согрела воды и вымыла его, как маленького. Матери не было дела ни до мертвых разбойников, ни до лесовика: младший сын вернулся домой, в этом были единственный смысл и ценность дня. Она была так ласкова и деловита, что Шмель понял: мать никогда и не верила, что он преуспеет в языкознании, его провал был для нее вопросом времени.

— Весь в царапинах, ох… Откуда такой синячище на спине?!

— Это я мешок плохо собрал… Каменный пузырек все время впивался…

— Каменный? Что за штуки, из камня пузырьки делать — ерунда!

Она вылила ему ковшик на голову. Чувствуя, как течет по лицу теплая вода, Шмель содрогнулся — вспомнил гибель торговца Сходни.

В Макухе еще не знают. Плюшка еще не знает, что его отец никому больше не выкажет ни спеси, ни гордости. Кому-то ведь предстоит нести в Макуху эту весть…

«Только не мне, — подумал Шмель, и одновременно обрадовался и устыдился. — Я не буду учиться дальше, зато мой отец жив…»

Отец и бродяга по имени Стократ беседовали в обеденном зале, и в пустом трактире до странности глухо звучали их голоса.

— Значит, ты все-таки колдун.

— Я бродяга.

— Колдун-бродяга, — хозяин гостиницы никак не мог остановить тяжелое гулкое эхо, звучавшее у него внутри и заставлявшее повторять уже сказанные слова.

— Хоть бы и так.

— И ты не просто шел мимо.

Стократ вздохнул:

— Да ведь и ты не просто сидел у себя в трактире и ждал приезжих.

— Что? — хозяин резко поднял голову.

Стократ смотрел ему прямо в глаза.

— Поклеп, — прохрипел хозяин трактира. — Я человек… надежный, у меня лицензия от князя… столько лет на одном месте, меня все знают… А ты — бродяга, ты… о тебе такое говорят, что…

Он замолчал.

— Поделили добычу и разошлись в разные стороны, — задумчиво сказал Стократ. — Кто-то пропал и умер, кто-то выжил и дальше разбойничал, кто-то на свою долю выбился и построил мельницу… или трактир, к примеру. И пошла другая жизнь: семья, дети, хозяйство. Но когда являются однажды прежние подельщики, как им отказать?

— Поклеп, — прошептал хозяин, и голос его из хриплого сделался сиплым.

— Полгода назад были те же или другие?

— Не знаю. Ты меня не заговаривай… колдун.

Стократ кивнул:

— Да. Допросить бы их, но поздно. Хотя…

Он вытащил из ножен меч.

Хозяин трактира отшатнулся вместе с тяжелым креслом, на котором сидел:

— Ты…

И сразу замолк. Клинок в руке Стократа тускло светился, будто узкое окошко в едва освещенный, зыбкий мир. Там, внутри, шевелились тени, словно водоросли на дне.

— Присмотрись, — Стократ протянул клинок трактирщику, рукоятью вперед.

— Нет, — тот спрятал руки за спину.

— Присмотрись, кто там внутри. Может, кого-то узнаешь…

— Нет!

— Зря, — Стократ поднес клинок к глазам, и на его лицо упал синеватый отблеск. — Мой меч не то чтобы любит убийц… Он просто забирает их себе.

Трактирщик издал горлом свистящий звук.

— Вот три души, — продолжал Стократ. — Две понятные, как падаль, тупые и смердящие — конченые. Третья смутная какая-то, хотя тоже ясно — душегуб… Вот как лесовик мог связаться с разбойниками? Я так понял по рассказам, что лесовики никогда не водились с людьми.

Трактирщик тяжело дышал, не прикасаясь ко лбу, не вытирая пот, вообще не шевелясь, будто жук, притворившийся мертвым.