Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

Вокруг резолюций земского совещания началась планомерная организованная кампания. Стали устраиваться по всей России многолюдные банкеты с политическими речами, неизменно завершавшиеся резолюциями с требованием конституции. Земские собрания присоединялись к решениям совещания. Тон повышался: черниговский предводитель дворянства прямо отправил государю по телеграфу «конституционную» резолюцию земского собрания. «Нахожу этот поступок дерзким и бестактным, – написал на телеграмме государь. – Заниматься вопросами государственного управления – не дело земских собраний, круг занятий которых ясно очерчен законом».

Уже с начала ноября, после шести недель «весны», государь убедился, что политика, имевшая целью объединить общество с властью для борьбы против внешнего врага, обращалась против войны. Если статья кн. Е. Н. Трубецкого была продиктована патриотической тревогой за успех исторической борьбы, то вслед за нею, и в том же «Праве», началась все более откровенная проповедь прекращения войны и перемены всего строя. Возникшие в ноябре новые газеты, «марксистская» «Наша жизнь» и «народнический» «Сын Отечества»[63], внесли новый тон в русскую легальную печать.

«Дома ли я?» – писал в «Новом Времени» (24 и 25 октября) вернувшийся с фронта кн. Андрей Ширинский-Шихматов. «Часть нашего общества заболела тяжелым недугом сомнения… Тот ли это народ, который всего несколько месяцев назад поднялся как один человек?.. Там не сомневаются», – добавлял он, вспоминая про армию.

Весь ноябрь продолжались безуспешные попытки ввести движение в берега. Мобилизация в царстве Польском вызвала уличные демонстрации и столкновения. 28 ноября произошла уличная манифестация и в Петербурге: толпа в несколько тысяч человек, с красными флагами, часа на три прервала движение по Невскому.

В начале декабря у государя состоялось совещание высших сановников и великих князей по вопросу о реформах[64].

Был составлен проект указа «о предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», получивший известность под неточным обозначением манифеста 12 декабря. В него предполагалось внести пункт о призвании местных людей к разработке законов, но государь, опасаясь, что это будет принято за обещание конституции, вычеркнул его из окончательной редакции. Одновременно с указом о реформах (в нем говорилось о свободе совести и о пересмотре законов о печати) было опубликовано правительственное сообщение, предупреждавшее, что «земские и городские управы и всякого рода учреждения и общества обязаны не выходить из пределов предоставленного их ведению». На это сообщение было обращено больше внимания, чем на указ: московское губернское земское собрание демонстративно прервало свое заседание, мотивируя это «волнением», которое вызвало у его членов правительственное сообщение.

На Маньчжурском фронте третий месяц длилось затишье. Зато вокруг отрезанного от мира Порт-Артура не прекращалась ожесточенная борьба. Штурм 6–7 сентября дал японцам возможность завладеть некоторыми передовыми укреплениями, но главная оборонительная линия оставалась еще нетронутой. Второй японский штурм, предпринятый 17 октября, чтобы взять крепость ко дню рождения императора Мутсухито, был отбит с огромными для японцев потерями. Японцы знали, что время работает против них, что 2-я эскадра уже в пути, что Маньчжурская армия усиливается с каждым месяцем; им было известно, что в Порт-Артуре большие запасы продовольствия и военного снабжения; и они, не жалея людей, снова и снова пытались взять крепость приступом: в то же время они вели глубокие подкопы под главную группу укреплений к северу от Старого города.

13 ноября начался новый штурм, продолжавшийся девять дней и стоивший японцам 22 000 человек. Доходило до рукопашных боев: русские сбрасывали вниз японцев, добравшихся до верха укрепления северо-восточного фронта. Но 22 ноября осаждавшие добились существенного успеха: они завладели на северо-западе горой Высокой («высота в 203 метра»), с которой открывался вид на внутренний рейд Порт-Артура. В ближайшие же два-три дня от огня японской артиллерии затонули последние суда 1-й Тихоокеанской эскадры; уже давно почти весь их экипаж сражался на сухопутном фронте. Иные были затоплены на мелком месте самими экипажами. Так погибли: «Ретвизан», «Победа», «Полтава», «Пересвет», «Баян», «Паллада», только «Севастополь» вышел на внешний рейд и там в течение нескольких ночей отбивал атаки японских миноносцев; наконец и он был подорван миной и затоплен (при взятии Порт-Артура) на глубоком месте.

2 декабря при взрыве японского фугаса был убит лучший из руководителей обороны Порт-Артура, ген. Р. И. Кондратенко. Японцы, попеременно действуя подкопами и штурмом, пробивались сквозь самую сильную северо-восточную часть укреплений. 18 декабря они завладели первыми фортами в этом районе. Падение крепости представлялось неминуемым.

Тем не менее и для японцев, и для гарнизона было неожиданностью, когда 19 декабря командующий войсками ген. А. М. Стессель прислал к ген. Ноги парламентеров о сдаче. Геройская оборона обрывалась на акте слабодушия: и по численности войск, и по количеству запасов возможно было еще продержаться две-три недели, может быть, месяц, защищая шаг за шагом позиции. В Порт-Артуре сдалось 45 000 человек, в том числе около 28 000 способных носить оружие и 13 000 больных и раненых в госпиталях. Японской армии осада стоила 92 000 человек убитыми, ранеными и больными.

В России сначала ждали падения Порт-Артура еще с лета, с недели на неделю; потом, наоборот, привыкли, что крепость каким-то чудом держится. Капитуляция среди затишья прокатилась громовым ударом. Порт-Артур казался символом всей дальневосточной политики. «Жалкие остатки победоносных легионов сложили оружие у ног победителя», – с нескрываемым злорадством писали «Наши Дни», мало отличаясь по тону от «Освобождения». При этом подробности сдачи еще не были известны, и господствовало представление, что ген. А. М. Стессель, писавший в телеграмме государю «Суди нас» и добавлявший, что «люди стали тенями», исполнил свой долг до конца.

«Что же русский народ? – спрашивал в проникновенной статье А. С. Суворин. – Вырос он или нет для сознания отечества, его чести, его славы и счастья? Вырос ли он для того, чтобы понять наши задачи на Д. Востоке, этот Великий сибирский путь, эту нужду в открытом океане? Или мы великий народ – или нет? Неужели у нас все истощилось, и Порт-Артур – это гора, которая обрушилась на нас и раздавила нас? Я только спрашиваю, спрашиваю, как ничтожная былинка в великом Российском царстве…»

Государь был в Юго-Западном крае, провожая на фронт войска, когда пришла весть о падении Порт-Артура. Вернувшись в столицу, он издал – на 1 января 1905 г. – приказ по армии и флоту.

«Порт-Артур перешел в руки врага, – начинался этот приказ, прежде всего воздававший хвалу доблести защитников крепости. – Мир праху и вечная память вам, незабвенные русские люди, погибшие при защите Порт-Артура! Вдали от родины вы легли костьми за Государево дело… Мир праху вашему и вечная о вас память в наших сердцах.

Слава живым! Да исцелит Господь ваши раны и немощи, и да дарует вам силу и долготерпение перенести новое постигшее нас испытание.

Доблестные войска мои и моряки! Да не смущает вас постигшее горе. Враг наш смел и силен, беспримерно трудна борьба