Том I. Стихи, рассказы, сказки - Сергей Алексеевич Баруздин

— Это ужасно! — сказала мама мальчишки. — Он же мог погибнуть на улице.

— Верно, — сказал папа мальчишки. — Молодец, что принес его!

— Давайте его накормим и отмоем! — сказал мальчишка.

Никто в доме не знал, что щенок зовется Бобиком. И Бобик не мог сказать, что он — Бобик. Щенка отмыли, накормили и стал он жить в новом доме. Потом дали ему имя Шустрик, и он стал откликаться на него. Даже тогда, когда его ругали. А ругать приходилось: Шустрик по молодости таскал и грыз обувь и ножки стульев и бедокурил, как мог.

Год прошел, и другой. Подрос Шустрик. Стал большим, красивым, гордым. И ласковым.

Одно плохо. Не разрешал Шустрик мальчишке купаться. Ни в море, ни в реке.

Как только мальчишка в воду, Шустрик за ним. Гонит обратно к берегу своего хозяина, за плавки хватает, за волосы, за руки. Осторожно, но настойчиво. Ласково, но решительно. И не справиться мальчишке с Шустриком никак и не объяснить: ведь Шустрик — водолаз.

Приходится мальчишке закрывать Шустрика дома, если хочется искупаться. На море и на реку его брать нельзя. Шустрик готов спасать не только хозяина, но и всех, кто идет в воду…

Однажды осенью, в дождь, выбежал Шустрик, как обычно, погулять и вернулся домой не один. В зубах держал за загривок котенка. Мокрого, худого, грязного. Виновато посмотрел на мальчишку, на маму с папой и аккуратно положил на коврик перед столом.

— Это ужасно! — сказала мама мальчишки. — Бедолага! Он бы погиб на улице…

— Молодец, Шустрик! — сказал папа. — Спас человека! А ведь какие-то звери его бросили…

— Давайте его накормим и отмоем! — сказал мальчишка.

Отмыли котенка, накормили его, и стал он пушистым, как только что родившийся цыпленок, только белым в рыжую крапинку. И Шустрик вылизывал потом котенка и особенно его эти самые рыжие крапинки. Дали котенку имя Лапушка, а короче — Лап.

Лап не боялся Шустрика. А Шустрик не боялся Лапа, когда тот выгибал спину, шипел и делал вид, что очень недоволен Шустриком.

Все это было давно.

Было в Ма́йори — между Балтийским морем и рекой Лие́лупе.

Шустрик и Лап стали взрослыми. И живут по-прежнему в обычном своем доме.

Старая история.

Но и старые истории иногда повторяются.

Пропавшие ламы

Когда мне предложили полететь в Перу, я очень обрадовался. С детства я знал, что Перу — родина лам. На перуанских марках и монетах в моей коллекции были изображены эти необычные красивые животные, которых еще давным-давно называли верблюдами Нового Света.

И вот я лечу в Перу и, конечно, увижу живых лам, которые ходят по дорогам, наверное, так же часто, как ослики в Средней Азии или в Африке.

До Перу от Москвы путь неблизкий. Мы летели через Париж — Нью-Йорк — Кара́кас — остров Курасаю. В Гваяки́ле мы перемахнули через экватор и приземлились в перуанской столице Лиме.

И правда, тут я увидел массу лам. На афишах, на одежде людей, на деньгах, на ключах в гостиницах и автомашинах, на посуде и украшениях в магазинах. Но ни одной живой ламы не было.

Мы совершили несколько больших путешествий по стране, но ни одной живой ламы не встретили. Осликов было много, лошадей и коров много, машин еще больше, а лам — нет. Ни на юге Перу, ни на севере, ни в Писко, ни в Каракасе, ни в Ку́ско, ни в маленькой Ике, ни в предгорьях Анд. Зато изображения лам всюду!

Странно: на родине лам нет лам!

В Лиме я спросил своего перуанского товарища:

— Где же ваши ламы? Мне бы хоть одну посмотреть.

Товарищ улыбнулся:

— О! Это правда смешно! Лам очень много в Перу, но индейцы пасут их далеко в горах, подальше от дорог. И перуанские крестьяне… Для крестьянина лама — не реклама, а сама жизнь. Ну, а богачи пустили ламу в оборот по-своему… Впрочем, я покажу вам сейчас двух лам в Лиме…

Мы поехали с моим товарищем на базар «Меркадо дель Пуэбло», что по-русски значит: «Народный базар».

И тут в центре базара мы в самом деле увидели двух лам — белую и черную с белым брюшком.

Вовсе и не похожие на верблюдов, а скорее — на оленей, два красавца гордо смотрели на меня. Длинноногие, длинношеие, короткотелые, они тянули свои мордочки к моим рукам.

Я тут же купил охапку зелени и стал угощать их:

— Хорошие мои, славные!

Они охотно хватали из моих рук зелень, облизывая меня верхними губами. Только уши их испуганно вздрагивали. И небольшие мозолистые копытца на ногах вздрагивали. И большие, грустные глаза смотрели настороженно.

— Это тоже реклама, — сказал мне перуанский товарищ. — Только для более бедных торговцев…

А вокруг живых лам опять всюду были ламы. В лавчонках, на одежде, на посуде, на безделушках. На прилавках и на земле, где торговали всем — от пончо и шляп до ковров и подстилок, от игральных карт до седел… Всюду — ламы!

И на деньгах, которыми расплачивались, были ламы.

— Это лама — вику́нья, — показав на белую, объяснил мой товарищ. — А черная — гуана́ко… У нас они почти все становятся домашними.

Шумел базар. Казалось, продавцов было больше покупающих. Продавцы зазывали к себе покупателей, перебивая и перекрикивая друг друга.

А мы с товарищем продолжали кормить двух живых пугливых, добродушных лам и говорили уже не только о них, а о жизни в этой стране, о переменах и радостях, о горе и трудностях…

На следующий день нам предстояло улетать домой, в Москву.

До отъезда в аэропорт оставалось еще время, и я решил походить по городу, зайти по пути на базар «Меркадо дель Пуэбло» и на прощанье посмотреть на знакомых лам — викунью и гуанако.

Было восемь утра. Базар шумел и галдел, и на всех товарах во всех видах красовались ламы.

Живых лам не было. Ни белой — викуньи, ни черной с белым брюшком — гуанако. Остатки сена и зелени лежали на земле, где вчера я кормил лам.

— А где же ламы? — спросил я у одного из торговцев.

— Да разве вы, сеньор, не знаете, что на рассвете было землетрясение! — воскликнул торговец. — Правда, не сильное, как было прежде. Разрушений и жертв нет! Но ламы удрали. Они очень боятся землетрясений, а особенно когда начинают выть собаки и кошки…

А я и не заметил землетрясения. Стал вспоминать. Да, был в гостинице. Что-то гудело и шумело. Чуть колебались стены. Но