Сестры - Пат Бут

– Роберт, ты не собираешься спуститься вниз и позагорать? Сегодня же выходной. Тебе нужно хоть немного подвигаться и постараться расслабиться.

В голосе Джейн звучал смех, смешанный с истинной заботой.

Так кто же она, черт подери? Она продолжала оставаться загадкой. Роберт Фоли не был любопытным, но даже малейшая попытка узнать о ней хоть что-нибудь натыкалась на каменную стену молчания. Кое-что было очевидным. Кто-то причинил ей страшную боль, ее хотели втоптать в грязь, и, чтобы обезопасить себя, она стала предвзято относиться ко всему в этом мире. Да, она вызывала сочувствие.

– Вы можете остаться жить у меня, – сказал он. «Укройся у меня от этого жестокого мира», – таков был невысказанный смысл его слов. В Долине, расположенной за шоссе на Вентуру, не селились люди с положением. Здесь жили садовники, специалисты по орошению, мастера, возвращавшие к жизни сломанные вещи. Он тоже занимался этим – возвращал трудоспособность людям.

– Сейчас иду, Джейн, как там? Воздух, кажется, не слишком хороший.

– Отличный, почти полезный.

Последнего слова нет в лексиконе англичан. В Лос-Анджелесе оно имеет почти религиозное значение.

Солнце впилось в плечи, когда он покинул относительную прохладу кухни и вышел наружу, но он едва ли ощущал нестерпимый жар. Он не мог точно определить, что именно испытывал. Несомненно – желание и некоторую растерянность. Но почему примешивалось некое развращающее чувство? Вот в чем загадка. Правда, у него была репутация несдержанного человека, с легкоплавкими предохранителями. Пациенты этого не замечали, но зато отлично ощущали дураки, позеры, лицемеры, эгоисты и все те, кого не заботила чужая судьба. Гнев доктора Фоли, как говорится, поражал не в бровь, а в глаз тех, кто оказывался у него на пути или пытался сбить с избранного курса – помогать неспособным помочь себе самим. Джейн не относилась ни к одной из названных категорий. Прекрасная девушка мечты, полная загадочного очарования, и он невольно спрашивал себя, не начало ли это любви? Не в этом ли крылся источник раздражения?

В любовных делах Роберт Фоли был новичком. Разумный в делах мирских, он не влюблялся в героинь телефильмов, романов или красавиц, изображенных на обложках журналов. Не исключено, что это обстоятельство разочаровывало и раздражало его. Раздражало то, что он чувствовал себя как ребенок в калифорнийской любовной игре, в которой так много игроков были настоящими мастерами.

Стараясь контролировать свой взгляд, Роберт Фоли нетерпеливо протянул ей пиво.

Джейн разглядывала его. Она заметила смущение, но не понимала причины, и подсознательно не хотела этого замечать. Этот человек заставлял ее чувствовать все то, что она поклялась никогда больше не чувствовать. За несколько дней, проведенных в его доме, она была заинтригована сдержанностью, странным внутренним убранством комнат и загадками, сокрытыми в волнующих глубинах его души. Она знала, что по какой-то причине вселяла в него страх. Но почему это происходит, можно было узнать, лишь раскрывшись навстречу. Однако она не была еще готова к такому шагу. Причиненная боль оставалась слишком реальной.

– Похоже, здесь ты не чувствуешь себя в своей тарелке, Роберт Фоли? Я имею в виду Лос-Анджелес.

Он растянулся на топчане и невесело улыбнулся ее вопросу.

– Доктора, полагаю, чувствуют себя на месте там, где имеется патология.

Он понимал, что она подразумевала совершенно другое, но ему хотелось смутить ее так же, как она смущала его.

– Но Лос-Анджелес – даже, здесь в Долине, – это…

Она старалась подыскать подходящее определение, но не нашла его. Загорелая ее рука словно выразила это в красноречивом жесте: бег трусцой, загорание, питание, секс и бытие.

Приложив банку с пивом к губам, он улыбнулся ей, глаза благодарили за попытку сделать комплимент, который он никогда не смог бы принять.

– Ты останешься здесь?

Это была странная смесь вопроса и просьбы.

Джейн опустилась рядом с ним на колени; ее груди – блестящие, сияющие сферы – находились в нескольких дюймах от него, на темно-розовых сосках блестели капельки пота. Роберт Фоли тяжело сглотнул. До настоящего момента он верил, что ничто не может превзойти красоту святости.

– Мне бы хотелось, Роберт. Еще немного, во всяком случае, – она пристально посмотрела на него. – Но мне нужно найти работу.

– Хорошо, это же Голливуд. Ты всегда можешь сниматься.

Они рассмеялись этой шутке. И тут же замолкли. В воздухе явно витало нечто, что не позволяло шутить над глубинной сутью Лос-Анджелеса.

Джейн продолжила почти серьезно:

– Нужно учиться, я думаю, нужна хорошая актерская школа.

– И агент. В этом городе даже у священников есть агенты… и, кроме того, нужна стальная амбиция, непробиваемая шкура и…

– Хватит. Хватит!

В деланном испуге Джейн всплеснула руками, подняв груди к желтовато-туманному небу.

Роберт Фоли посмотрел на нее, покрытую капельками пота и прекрасную. Так или иначе, она явно чувствовала себя в Калифорнии как дома. Такая женщина, как Джейн Каммин, могла иметь все, чем располагала Калифорния.

– Думаю, я мог бы познакомить тебя с Питом Ривкиным.

Сказать, что Пит Ривкин входил в список, было бы серьезной оплошностью в городе, не прощавшем подобных ошибок. Для Пита Ривкина горел зеленый свет, он был мощной машиной, производившей деньги, и в этом качестве обладал непререкаемой властью в городе, который не поклонялся практически ничему иному. Однако этот человек, пересекавший сейчас бассейн в Коулд-Вотер-Каньоне, лелеял мечту. Подобная мечта показалась бы странной любому, кто не понимает Голливуда и его забот, она могла бы вызвать несварение желудка даже у таких закаленных типов, которые причисляют себя к кадровому составу разведки. Пит Ривкин мечтал создать сериал, не знавший себе подобных.

Он полным ходом шел к реализации своего замысла. Основная идея была успешно представлена телекомпании Эй-би-эс, и теперь ее боссы приплясывали от нетерпения, как юные шалопаи в общественном душе. О «Ночах в Беверли-Хиллз» заговорили, пронесся слух по улицам, и, что гораздо важнее, о них упоминали на страницах таких «деловых» изданий, как «Вариети» и «Репортер Голливуда»; намекалось, что сериал будет больше, чем просто громадный, и более всеобъемлющий, чем обширный.

Пит Ривкин выполнил крутой поворот, как выдра, решившая изменить традиционный маршрут. Рассекая воду, он направлял все усилия в точно выбранное место, казалось, он ощущал натяжение и напряжение в усталых мускулах. Все шло в соответствии с данным им словом, «Ночи в Беверли-Хиллз» обещали стать великолепным творением: относительно замысла у него не было ни вопросов, ни сомнений.