Сестры - Пат Бут

– Хорошо, полагаю, что после нескольких часов сна вы вполне придете в себя и сможете покинуть нас, хотя я обещал сообщить полиции, где вы будете находиться. Боюсь, вам понадобится хороший адвокат. Не думаю, что от вас так просто отстанут.

– Честно говоря, в настоящий момент я нигде не живу. Как бы «между», можно сказать. «Не имею точного адреса», – как говорят в Англии.

– Но вы куда-то ехали, не так ли?

– Не совсем.

Несомненно, в этих словах не было ничего смешного, но непонятным образом Роберт Фоли и Джейн Каммин согласились, что это не так. Оба нерешительно засмеялись.

Итак, загадочной незнакомке некуда идти. В Ваттсе бездомные были вечным источником беспокойства – бедность, голод, беспомощность. Но почему, во имя всего святого, Роберт Фоли чувствовал себя так, словно это была лучшая из всех новостей, услышанных им за многие месяцы?

Часть четвертая

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ

– Есть ли жизнь после успеха? – лукаво спросил Манди, обращаясь через престижный стол, стоящий под пальмовыми листьями в Мортоне.

– У меня такое чувство, что ты никогда не узнаешь, – сказала Петра.

18

Оранжевое облако припало к Долине, как голодный щенок к соску суки. Оно присосалось к горячей земле и втягивало в себя воздух так, что его не оставалось для дыхания. Почти сорокаградусная жара истощала волю, не оставляя иной цели и желания, кроме как вынести эти страдания. Таким было лето в Сан-Фернандо, в нереспектабельной части города.

Роберту Фоли нравилось жить здесь, среди безликого мотоландшафта Америки. Это тоже был Лос-Анджелес, но здесь он сливался с остальной частью нации. Здесь клоуны лунного аттракциона Заппа бродили по торговым рядам, раскинутым посреди рая бензоколонок, автобистро и автомоек самообслуживания, среди обилия кошек и собак, в море неоновой рекламы ликеров, в мире полинялых джинсов и утраченных иллюзий. Жара резко меняла Долину: жара была матерью и отцом смога, предком расплавленных мозгов и загорелых коричневых тел. Вдали от уличного застоя Ваттса и от дарового изобилия Беверли-Хиллз этот нераскаявшийся пригород был местом, где человек мог обрести анонимность, о которой он страстно мечтал в безнадежной попытке скрыться от демонов, терзавших их душу.

Доктор Роберт Фоли иногда задавал себе вопрос, не пошутил ли Господь, создавая его. Жизнь – парадокс. Это известно каждому, но его жизнь оказалась столь сложной загадкой, что он почти оставил попытки разрешить ее. Движущей силой его существования, несомненно, была вина. Вина поднимала его каждое утро и беспощадно вела за собой весь день, охватывала по ночам, когда он пытался заснуть. Он избрал своим уделом проводить рабочие часы среди рвоты и микробов Ваттса, среди наркоманов и пьяниц, среди больных туберкулезом и раком, страдающих венерическими заболеваниями и нехваткой витаминов. Единственное, чего он хотел, – это служить человечеству. Исправлять жизнь и быть праведным слугой Господа на неправедной земле. Он понимал, что цель была достойной и что на пути ее достижения ему предстоит пожинать плоды собственного эгоизма. Вот здесь-то и таился парадокс. Делая добро, он не чувствовал себя лучше, а не делая добро, чувствовал себя еще хуже. Неким образом во всем этом был повинен Господь, а с ним отношения Роберта Фоли носили резко полярный характер: от любви – к ненависти.

Глядя на себя в зеркало, что случалось нечасто, Роберт Фоли, доктор медицины, не замечал следов внутренней психологической борьбы. В сорок пять он выглядел как вышедший на пенсию футболист, который сумел сохранить форму, – худощавый, мускулистый, седина на висках смотрится так, словно это дело рук художника. Конечно, он испытывал угрызения совести за свой превосходный вид, и поэтому в качестве компенсации одевался небрежно; он старался дистанцироваться от женщин, особенно от тех – а таких было множество, – которые приходили к нему на прием. Дом его походил на монастырь, вкус был аскетический, удовольствий почти не существовало. Все сказанное делало его действительно очень необычной для этого города личностью.

Но теперь в его клинике витала мечта. Глубоко внутри сознания, в безмятежном озере эмоций без всякого предупреждения произошел мощный взрыв, и Роберт Фоли преобразился. В кухне на потолке апатично вращался вентилятор, надсадно гудел старый холодильник. Обычно Роберт Фоли не обращал внимания на такие мелочи. Полурастаявший лед, прокисшее молоко, всепроникающая жара – что значило все это в мировой круговерти, когда по земле разгуливали темные силы, а перед людьми стояли вопросы жизни и смерти, голода и войн?

Он выглянул через затянутое сеткой окно во двор. Там, около бассейна, стояла она, обнаженная по пояс. Вина Роберта Фоли столкнулась с желанием.

Он крикнул ей:

– Боюсь, пиво недостаточно холодное!

– Неважно, лишь бы оно было мокрым.

Она повернулась к нему, покрытая капельками пота. Сквозь марево воздуха прекрасные груди заплясали в недрах мозга, деформируя разум и вспенивая кровь. Возникшее желание совершенно отличалось от других. Оно было таким реальным. Таким пугающе ощутимым. Толпа больных, истекающих кровью, всегда находилась рядом, придавая силы своей удаленностью. Об этих людях можно было заботиться, даже любить на расстоянии вытянутой руки, скрываясь под покровом профессионализма, носящего маску доктора. Но сейчас в нем жило новое желание, имя которому – страсть. Необыкновенное чувство, от которого не было избавления и которое так долго дремало в глубинах психики Роберта Фоли. Предполагалось, что жизнь его будет посвящена Богу, разрешению конфликтов и мелких войн; в этом надеялся он обрести постоянно ускользающий от него смысл жизни. Однако теперь праздное удовольствие философских сомнений и абстрактной любви отошло назад. Перед глазами стояла Джейн Каммин. Джейн Каммин. Джейн Каммин. Роберт Фоли безмолвно повторял это имя, как в церкви верующие повторяют слова молитвы за священником. Он уже прикасался к ее телу. Его руки пробегали по нему, когда после аварии он искал повреждения, которых, к счастью, не оказалось; грудная клетка, мягкий податливый живот; неповрежденные кости таза, обрамляющие совершенный по форме светлый треугольник любви; не пострадавшие кости рук и ног; зрачки – большие, круглые, нормально реагирующие на свет лампочки; точеные пальцы ног, пригнувшиеся к стопе, когда он провел по ней ногтем, чтобы проверить рефлекс. И это прекрасное создание звалось Джейн Каммин, эта ночная красавица, ворвавшаяся в его мир, словно посланная Богом, чтобы не оставлять его одного.