Стоунхендж - Юрий Никитин

Томас замахал в испуге обеими руками:

— С тебя станется! Как я общаюсь с таким человеком?

— Как хошь, — ответил калика хладнокровно, — тогда нам не больше версты по прямой.

— Как ворона летит?

— Как гадюка ползет.

— К зиме выйдем?

— К большой или к малой?

— А чем они различны?

— Малых ты несколько уже пережил, а большая наступит, когда с севера вернется Большой Лед. Это такая льдина, верст шесть в высоту, что прет себе и прет, стирая с лица земли леса, холмы, засыпая реки, болота, а потом промораживая под собой землю на версту вглубь... Аль я тебе о ней уже говорил?

Томас шел следом, все еще натыкался на выступы, хоть уже и реже, немного воспрянул духом. Свет становился сильнее, а движение воздуха уже чувствовалось всей кожей.

— Избавь меня от своих воспоминаний детства... Не знаешь, куда ход выведет? Уже день, не хотелось бы вот на солнечный свет на глазах у целой толпы.

— Да брось ты!.. Не один ты голый, вон у меня как-то был козел...

Томас фыркнул:

— Здесь нет достойных женщин, чтобы я прятал от них свои чресла. Но кроме дам здесь есть и стражи. А я только без меча чувствую себя голым.

— Да ладно тебе... В каменоломне уже все знакомо. И заботятся о нас. Еду прямо на веревке опускают, как императорам.

Свет становился ярче. Наконец блеснуло ослепительное небо, неровные края скалы на выходе выглядели раскаленными. До выхода осталось не больше десятка саженей, но стены смыкались, обдирали плечи, бока. Томас покрылся липким потом от страха. Все тело кровоточило, ссадины саднило, покрытые грязью и кровью, замешанные на соленом поту.

Он поморгал слезящимися глазами, заставляя их побыстрее привыкнуть к солнечному свету, осторожно выглянул.

Глава 14

Перед глазами была сухие стебли травы, ползали жуки и муравьи. Сильно пахло клевером. Чирикали воробьи. Серые неопрятные глыбы наползали одна на другую, как исполинские черепахи в брачный период, только что не стонали. Легкие ветерок посвистывал в стеблях, стряхивал перезревшие семена.

За ноги что-то ухватило. Томас подпрыгнул от неожиданности и сразу увидел, что каменная россыпь находится неподалеку от стены замка. Калика высунул голову следом, сказал саркастически:

— Разочарован?

— Ну, почему же...

— По роже вижу. Мечтал вылезти прямо в спальне этого ночного дятла!.. Или хотя бы на кухне.

Томас сказал с достоинством:

— Сэр калика, я нахожу эти инсвинуации в мой адрес неуместными. Если и мечтал, то попасть в оружейную, куда утащили мой доблестный меч!

— Ну да, а пошто ухи покраснели? Да еще так, что о них можно светильники возжигать. Вернемся?

Томас спросил холодно:

— В каменоломню?

— Здесь холодно, — объяснил Олег, — есть нечего... А там о нас заботились! Кормили. Работу давали... Ты пригнись, а то что-то стражи забегали. Ищут кого-то. Все-таки приятно, когда кому-то нужен на этом свете, кто-то ищет тебя... Совсем ты бесчувственный, сэр Томас!

Томас не знал, что ответить: тон калики был уж очень серьезен, а славянскую душу понять трудно, лучше и не пытаться. Зато как переползти незамеченными через ров, а вода холодная и грязная, пахнет гадостно, потом уйти в лес, что отсюда едва чернеет... Без чаши, без оружия, доспехов?

Калика приложил ухо к земле, долго слушал, сказал удовлетворенно:

— Шустрый здесь народ... Уже погоня. Здесь даром хлеб не едят.

Томас напрягся. Если люди из замка пройдут по их следу, а они наверняка с факелами, так что не проползут, а пробегут, то двое безоружных вряд ли устоят.

Калика прислушивался, лицо смягчилось. Томас изнывал от нетерпения и тревоги. Долго не решался прервать размышления волхва, наконец заподозрил, что тот думает не о спасении шкуры, а о спасении души, ищет новые пути к Истине.

Он проследил за его мечтательным взглядом, вздрогнул, будто сзади пырнули шилом. Калика заслушался крохотного кузнечика, что пиликал, сидя на стебельке перед его носом, свою нехитрую песенку! Кузнечик аж трепетал от вдохновения, верещал счастливо и самозабвенно — наверняка вокруг сидят, разинув рты, зеленые кобылки, очарованные менестрелем с сяжками, — но калика, калика! Вот и верь теперь, что ищет пути спасения для всего человечества!

Калика краем глаза уловил, как менялось лицо Томаса.

— Грубый ты человек. Душа должна раскрываться навстречу прекрасному.

— Сэр калика...

— Ладно, пойдем. Нет, поползем. Как червячки, только зад сильно не вздымай, не вздымай. Вдоль стены, сюда не смотрят, а затем по башне наверх...

— Сэр калика, из меня плохой лазун, — предупредил Томас. — Мне эти самые... убеждения мешают.

— Тогда ты и танцевать не умеешь? Ладно, я полезу сам, потом затащу тебя.

— Я и сам залезу, только скинь веревку.

— Скину, — пообещал Олег. — Оба конца!

Они прокрались под стеной, наверху стражи перекликались, лениво посматривали через выжженное и вытоптанное поле в сторону темного леса. Только оттуда может появиться опасность, но пока одолеет чистое пространство, можно успеть собрать свое войско.

Основание башни под тяжестью вдавилось в землю, хотя и там не сыра земля, а камни, скалы. Цепляясь за крохотные выступы, калика пополз вверх, а, на взгляд Томаса, так побежал вовсе. Неотесанные глыбы выступали краями, даже не особо опытный лазун взобрался бы на самый верх, если не будет оглядываться вниз, а калика, судя по всему, мог брать призы на любой ярмарке.

Олег притаился за выступом, выждал, когда страж повернулся спиной, прыгнул и оглушил кулаком по голове.

— Снимай сапоги, — прошептал он распростертому телу, — и ножи дай сюда...

Он торопливо сбросил веревку, выждал, пока дернули за конец, быстро и сильно потащил наверх, перебирая руками так быстро, что Томас вынырнул над краем стены, как пробка, выброшенная со дна моря.

Вдвоем пробежали по верху стены, как два волка напрыгнули на стража, что только-только сел обедать, ободрали, как липку, оставили голого и связанного, зато Томас оделся и забрал оружие.

— В конюшню? — предположил калика

— Что у тебя за страсть к конскому навозу, — не понял Томас, — а мой меч, доспехи, а сама чаша?

— Да ладно! Я думал, ты о них уже забыл.

Солнце уже поднялось над башнями. Они быстро спустились на крышу подсобных строений, калика отыскал лаз на чердак, опустились в темноту и крепкую, как рыбацкую сеть, паутину, замерли. Снизу доносился шум прялок, женские голоса.

Когда глаза привыкли к темноте, калика прокрался на другой конец чердака. Томас путался в паутине, отплевывался, потом его едва не оставила заикой кучка летучих мышей — кто их только назвал мышами, здоровые, как кабаны, едва не стоптали, как их крылья носят, хоть и кожаные.