Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Ливонцы выпили по огромной чаше — и ничего: глаза не выпучились и на лоб не полезли.

— Крепкие молодцы, — подмигнул Васюк, искавший какую-нибудь каверзу устроить.

— А ну еще по одной, — предложил Иоанн. — Чаши полные наливай!

Ливонцы не отказывались, сосуды опрокинули, и капли на дне не осталось.

— Крепкие молодцы, — повторил Васюк.

— Покрепче тебя будут, — вмешался Басманов, нахмурившись.

Он ни татар, ни ливонцев в военном отношении ниже себя не ставил и потому нередко выходил победителем.

— Довольно, — смилостивился над ливонцами Иоанн, тонко улавливающий настроения и намерения своих друзей.

Позвали толмача Логинова. Толмач ждал в сенях. Доставили его вместе с пленниками.

— Вот послушай, пресветлый государь, как Довойна в Полоцке нас ждет, — обратился к царю Малюта.

Он знал, какое впечатление на Иоанна произведет фамилия полоцкого воеводы, некогда побывавшего с посольством литовским в Москве. Лет десять назад спорили приезжие с боярами по поводу царского титула, договор подписывать не желали. Совсем юный Иоанн ответил им достойно: к руке не позвал, к обеду не пригласил, верующую грамоту вернул и без почета проводил. А между тем Довойна успел снестись с князем Семеном Ростовским, пообещав от имени короля польского опасную грамоту. Да не одного князя Довойна сманивал перебежать на литовскую сторону. Единственная надежда захватить вражину могла повлиять на решение, начинать войну или нет. Довойна Жигмонту нечестивому первый друг, а русским — первый ненавистник. Чего он только не вытворял с ними!

Кроме прочего, Полоцк — богатый город. Жидовинов в нем немало, а мошна у жидовинов золотом набита. Иоанн жидовинов и жидовствующих не любил и остерегал против них.

— Жидовины христиан смущают. От них ересь, — объяснял он Малюте. — Они душу дьяволу продали. И на Бога нашего Иисуса Христа посягают. Отрицают его существование. Нету — вопят — такого Бога отродясь! Каково сие слушать нам, православным?!

Сверх жидовского золота в Полоцке имелось польское и литовское. И в не меньших количествах. Город был удобно расположен, к Двине прилип, его не минуешь, коли в Ригу попасть захочешь. Русские купцы, ливонские торговцы и всякие чужестранцы в Полоцке не в диковинку. Они на каждом углу.

Ливонцы не сомлели от романеи и рассказывали о Полоцке и Довойне подробно, искоса и пугливо посматривая на Малюту. Логинов, усердно двигая челюстями, не успевал переводить, чем взбесил Иоанна, который на него замахнулся:

— Ты зачем здесь сидишь? Пришел брюхо набить?!

— Довойна призвал много наемников. Командует ими швед, служивший у Густава Вазы. Он воевал с вами, русскими, и бежал из Дерпта три года назад. Зовут Вальтер фон Виценбах, — говорил ливонский рыцарь, выглядевший постарше и поопытней. — Довойна накопил достаточно огнеприпасов, и у него не меньше пушек, чем в Дерпте. Вам не одолеть этого воеводу.

— Ну конечно! — улыбнулся Иоанн. — Где уж нам!

Иоанн задал несколько вопросов ливонцу и получил будто бы исчерпывающие ответы. Более молодой рыцарь помалкивал. Иоанн поинтересовался:

— Не желаешь ли чего-либо добавить?

Ливонец опустил голову. Он не предатель и останется верным ордену. Пыткой его не вынудишь раскрывать военные секреты.

— Отошли их, — велел Иоанн Малюте. — Младшего вздерни. Старшего опять возьми в оборот и вытряхни из бедняги то, что он попытался утаить. Он стеснялся своего напарника.

— Я тоже это заподозрил, пресветлый государь, — сказал Басманов.

«Вот бы мне таких помощников!» — мелькнуло у Малюты. Розыск скользил бы как по маслу.

С того дня началась подготовка к походу. Малюта послал разведчиков к Полоцку. Через месяц они возвратились обратно, кое-что подтвердив из услышанного от ливонца. Ударную силу Довойны составляли наемники. Узнав подробность, Басманов ободрил Иоанна:

— Они воюют до тех пор, пока побеждают или обороняются в хорошо защищенной крепости. Если разрушим стены, Виценбах бросит меч. Тогда Довойну в ковы и в подклеть.

— У него в руках все нити, которые к нашим заговорщикам тянутся. В Полоцке изменников больше, чем на ели иголок, — сказал Малюта.

— Пойдем с ними знакомиться, — улыбнулся Иоанн. — И спросим, как под литовской булавой очутились.

Планы нашествия разработали тщательно. Малюта увеличил дозоры на дорогах, ведущих из Москвы на запад. В расставленные сети угодило десятка два лазутчиков. Когда выступили после торжественного молебна, Басманов на последней заставе подъехал на низенькой степной лошадке к Иоанну и, скользнув ничего не выражающим взором по лицам князя Андрея Курбского и брата двоюродного князя Владимира Старицкого, промолвил твердо:

— Справимся, пресветлый государь, за две недели.

Курбский покачал головой, но ничего не возразил.

— А как возвратимся, измену здесь корчевать начнем, — закончил с намеком Басманов.

После смерти Алексея Адашева он выражал собственные мысли прямо, без всякого стеснения. В присутствии Курбского норовил подчеркнуть близость к царю и смотрел на него, как будто проведал что-то страшное. Курбский ненавидел Басманова. Считал его дружбу с Иоанном несчастьем для России. Многие несправедливости, творимые царем, относил на счет подговоров боярина, который совмещал удивительным образом храбрость, воина, ум стратега и лисью низость придворного. Последнее время Иоанн еще больше с ним сблизился, а его брату Федору поручал дела чрезвычайной важности.

— Я Федору верю, как тебе, — признался он Малюте. — Если кто обиды ему намерен чинить — головы тому на плечах не сносить. Кто поганить будет — уничтожу.

А Курбский от Басмановых подалее держался, губы поджимал, глаза ладонью заслонял, будто и глядеть на красавчика Федора ему противно. Алексей Адашев и поп Сильвестр связь Иоанна с боярином перерубить надеялись, да тщетно. В беседах с ними Курбский дразнил Басманова моавитянином. Когда Малюте донесли речи неосторожного князя, сразу не сообразил, о чем идет речь. Недавно он себе завел что-то вроде гражданского секретаря по имени Ивашка Панкратьев. Тот и разъяснил, что моавитяне — народ древний, кочевой, сродственный племени изралитян. И даже прочел Малюте выдержку из Священного писания, чтобы степень ненависти и презрения Курбского к Басмановым точно измерить. Малюта всегда старался добраться до сути и до истины, и не только в застенке. Иоанну легко: он среди книг как рыба в воде. А Малюте приходилось все постигать собственным умом, прибегая к различным уловкам. Вот что растолковал Ивашка Малюте однажды вечером при ярком свете свечей в доме на Берсеневке:

— Сказано в «Второзаконии»: «Аммонитянин и Моавитянин не может войти в общество Господне, и десятое поколение их не может войти в общество Господне во веки веков».

— Отчего же так? — удивился Малюта. — За что такая кара?

Ивашка стал объяснять, правда не очень вразумительно, насчет этого нехорошего народа, поселившегося в Заиорданье на восточном побережье у Мертвого моря, чью водную гладь не в силах поколебать даже ветер. Ничего в том море нет — ни рыб, ни водорослей, ни ракушки какой затворенной. Один песок и камень вокруг. Ну, разве добрый народ возле неживого моря останется, если появился там по стечению обстоятельств, а не по воле Божьей?

— Происхождением он от Лота и его дочерей, — произнес Ивашка, потупив глаза.

Ну, насчет Лота и его кровосмесительной связи с дочерьми Малюта кое-что со слов Иоанна знал. Однако пикантных сведений показалось мало, и он потребовал, чтобы Ивашка продолжил чтение, и Ивашка продолжил, вернее, озвучил на память предшествовавшее только что прочитанному:

— У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне. Сын блудницы не может войти в общество Господне, и десятое поколение его не может войти в общество Господне…

Ивашка засмущался и опустил голову, а Малюта задумался над скрытыми намеками Курбского. Между тем ему и в голову не могло прийти, что прочитанное из «Второзакония» будет иметь более непосредственное отношение к его роду, чем к Басманову и красавчику Федору. Сын Бориса и Марии Годуновых — внук Малюты — царевич Федор сходно погиб от страшной смерти, когда посланные поляками изменники напали на семью в одном из покоев годуновского дома. Царь Федор Борисович не сможет войти, согласно Священному писанию, в общество Господне.

В конце января Полоцк осадили, через семь дней взяли острог — наиболее укрепленное место в городе — и начали разрушать стены, поджигая их деревянные части — триста саженей выжгли, прежде чем Довойна покорился. Литовцев и поляков Иоанн не помиловал. Они сражались жестоко и упорно, а вот наемники были отпущены и даже награждены. Кое-кто вступил в царскую службу.