Анатомия любви - Спенсер Скотт

Я двинулся по Парк-авеню. Решил, что пройду шесть кварталов, а потом поверну обратно. К тому времени Энн уже наверняка все узнает, и, возможно, я буду ей полезен. Шагая быстро, чувствуя вместо разума пугающую пустоту, я старался держаться подальше от проезжей части. Шум уличного движения ошеломлял. Не раз мне хотелось поддаться порыву и сесть на тротуар, зажав уши руками. В особенности пугали такси: они казались не просто опасными, а зловещими. Я не мог понять, как они умудряются так пробиваться сквозь плотный поток машин, перестраиваясь влево, вправо, проносясь на уже мигающий светофор, нажимая на клаксон вместо тормозов. Я стоял перед ночным клубом «Макс Канзас-Сити» в нескольких кварталах от дома Энн. Я вспомнил, что слышал что-то или читал об этом заведении, только не мог вспомнить, что именно. Мик Джаггер, Энди Уорхол. Они как-то связаны с этим местом… Я подумал, не зайти ли заказать выпивку, однако бóльшая часть меня уже приняла другое решение. Я развернулся и направился обратно к дому Энн, сначала медленной трусцой, а потом побежал.

Я надавил на маленькую черную кнопку рядом с именем Энн всей ладонью, наверное позвонив в полдюжины чужих квартир, однако по домофону мне ответила Энн.

– Кто там? – По ее голосу я ничего не смог определить.

– Я раньше времени. Вернулся раньше. Можно подняться?

– Но только на минуту, – сказала Энн.

Она нажала кнопку, отпирая закрытую стеклянную дверь, и я ворвался, оставив на стекле идеальные отпечатки пальцев. Мошеннический инстинкт потребовал, чтобы я остановился и протер стекло. Я мимоходом проехал по нему рукавом рубашки, а потом твердо решил рассказать Энн правду о моей роли – маленькой или большой – в смерти Хью. Я расскажу правду и спасусь от лжи, подумал я. Точно так же заключенный изо дня в день мечтает, как он схватит охранника за горло и заберет ключи, отпирающие путь к свободе.

Энн дожидалась меня у лифта, и глаза у нее были распухшие, как пузыри. Лицо сплошь в неровных красных полосах, а руки сжаты в тугие кулаки.

– Хью сбила машина, – сказала Энн, как только дверцы лифта распахнулись.

Я остался стоять, где стоял. Одну руку я прижал ко лбу, а другой закрыл глаза. Если я пытался изобразить горе, то зашел слишком далеко, потому что она еще не сказала мне худшего. Только я вовсе не играл. Я испытывал настоящий шок. Первый раз я услышал правду о том, что случилось сегодня днем, сказанную не мной. Слыша это от Энн, я воспринимал все иначе: одно дело видеть собственное лицо в зеркале и совсем другое – на фотографии.

Дверцы лифта начали закрываться, и я ударил по ним кулаком, они заколебались, дернулись и снова разошлись. Я шагнул вперед и взял Энн за локти.

– Боже мой, Энн.

– Сегодня днем. Он мертв. Убит. Скончался, не приходя в сознание. Даже не понял, что произошло. Не страдал. Вся его сущность, все тщеславие испарились в один миг.

– О, Энн.

– Ладно, заходи. Ингрид только что ушла. Отправилась в больницу снимать посмертную маску. Мне хотелось в нее плюнуть, но, вероятно, у нее больше прав, чем у меня. Посмертная маска. Да кому нужна посмертная маска? В смысле, что это должен быть за человек? Однако после смерти Хью точно стал принадлежать ей, а не мне. Господи, Дэвид! Войди. Посиди со мной, ладно? Будешь моим свидетелем.

Она ввела меня в квартиру, с грохотом захлопнула за нами дверь и разразилась слезами.

– Вот черт! – воскликнула она. – Ну надо же такому случиться. – Мы стояли в узком коридоре, и я обнял ее. – Все разваливается. Я не хочу ничего чувствовать, не хочу. Хью. Мой Хью. Сбит машиной. Какое горе, Дэвид! Черт! Он не хотел, чтобы так получилось. Ему до сих пор все в жизни было интересно. Именно поэтому мне так грустно. Я не себя жалею. Просто бедный Хью так упивался жизнью. Это как смерть ребенка. Нет, хуже. – Пока она говорила, голос ее звучал все отчетливее, будто она взбиралась на вершину здравого смысла. Но вот теперь, оказавшись наверху, она бросилась вниз, сказав одну важную, опасную фразу: – И знаешь, я до сих пор так его люблю. Никогда не будет другого мужчины, которого я буду любить так, как Хью. – И с этими словами Энн погрузилась в атмосферу бурного горя, в которой мы провели весь вечер и часть ночи.

Горе Энн было похоже на то, что я знал о любви: оно растило само себя, и ее рыдания скрипели в горле, как скрипят, падая, большие деревья.

– Это испытание мне не по силам, – повторяла она снова и снова, но, конечно же, это было не так: она была грандиозна.

Раньше я любил и восхищался ею с незавершенностью, граничившей со слепотой. Я идеализировал ее уклончивость, ее умение держать чувства в узде, умение незаметно выдерживать расстояние между своими чувствами и реакциями. Я был уже слишком взрослым, чтобы не понимать разницы между личностью и характером, однако, наблюдая Энн на пике грандиозного горя, я осознал, что вижу ее впервые в жизни. Откровения предыдущего вечера – признание, что она смотрела, как мы с Джейд занимались любовью, неуклюжая попытка соблазнения в этой самой комнате – немедленно выродились до анекдота. Вот сейчас Энн была такой, какая она есть на самом деле: необузданной, беспомощной, вечной.

Энн рыдала, и я рыдал – по ней и вместе с ней, по себе самому. Надо мной слишком сильно довлели мои тайны, чтобы я был волен горевать: я постоянно помнил об иерархии скорби и знал, что было бы неправильно, если бы я плакал сильнее, чем Энн, или мои слезы оказались бы слишком заметны. Однако Энн лишь глубже погружалась в свое горе, и я понимал, что мои рыдания никак не вторгнутся в ее сознание. Я уронил голову на руки, закрыл лицо ладонями, чтобы слезы не капали на пол. Не знаю, чего ради. Слезы подобны церемониальным выдохам какого-нибудь даосиста, и эти слезы наполнили меня ощущением нереальности. Мои рыдания становились все громче, слезы заливали руки и стекали по рукавам. Потом я сидел рядом с Энн на диване, крепко обнимая ее, а она рыдала, уткнувшись в меня. Я прижимался щекой к ее затылку, и мои слезы, капля за каплей, впитывались в ее рубашку. Она держала меня за руки и, разражаясь очередным рыданием, все глубже запускала ногти в мою плоть: казалось, она рожает. Но как бы крепко ни держала меня Энн, сомневаюсь, что в тот момент она сознавала, кто я такой, да и имело ли это какое-нибудь значение. Ее прикосновение ко мне было контактом в истинном и первозданном смысле: так два одиноких волка жмутся друг к другу в снежном буране. И мы цеплялись друг за друга, чтобы жить дальше.

– Какая глупая, глупая смерть, – произнесла Энн. – Они стояли на углу Пятой авеню, дожидаясь зеленого светофора, а потом, как сказала Ингрид, он неожиданно сорвался с места, причем побежал даже не на другую сторону. По диагонали. Было похоже на самоубийство, но я уверена, что это не так. Ему просто было противно ждать в толпе вместе с другими. Это все чудовищное, инфантильное высокомерие. Свободный дух. В этом состояла его идея независимости: перелезать через заборы, ходить по газонам, рвать цветы в парке и совать в них свой длинный нос, заказывать то, чего нет в меню. Это всегда было отличительной глупостью Хью – желание делать все по-своему. Помнишь, как он говорил обычно: «Я лучше сделаю по-своему, чем правильно»? Он ненавидел традиции и обычаи, ненавидел красный свет. И вот что получилось. Черт возьми! Такая смерть недостойна мужчины. Нельзя, чтобы мужчину пинали в зад, когда он перебегает улицу. И теперь мне придется звонить детям и говорить, что их отец не знал правил дорожного движения. А тем временем его любовница пытается уговорить кого-то в больнице, чтобы ей позволили снять посмертную маску. Уверена, ей не позволят. Они ждут распоряжения от какого-нибудь официального лица. И подозреваю, этим лицом придется быть мне. Бывшей жене. Все было бы куда проще, если бы мы формально остались женаты. Сначала я не хотела разводиться. Говорила ему, что дам развод, если он решит снова жениться, но разводиться только для того, чтобы просто жить раздельно, нет смысла. Я могла бы сейчас прийти в больницу как его жена и обо всем позаботиться. Не знаю, станут ли меня слушать теперь. Наверное, придется вызывать из Нового Орлеана его брата Роберта. Я не могу просить Кита, он не справится. Может быть, Джейд. Но я даже не знаю, где она сейчас. В каком-то походе. На озере Шамплейн. О господи, чего мне действительно хочется, так это лечь в постель. Или выброситься из окна. Даже знать не хочу, что принесет завтрашний день.