Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

– Согласен. Боги милостивы к Фивам.

– Милостивы?!

– Разумеется. Никто не заподозрит Фивы в том, что, разгромив телебоев, фиванцы захотят господствовать на море и станут новым оплотом пиратства. Ни портов, ни флота – куда уж тут пиратствовать? Корабли нам дадут Афины. Гавани – Пилос и Элида. Телебои многим стоят поперек горла. Их набеги, попытки закрепиться на суше… Нас поддержат с радостью!

– …которую подогреет доля в добыче! – расхохотался Креонт. – Твой замысел начинает мне нравиться. Ты прав, у Фив нет интересов на море. Значит, никто не станет возражать, если поход возглавит фиванский лавагет.

– Лавагета у Фив тоже нет.

– Не было до сегодняшнего дня. Отныне ты, Амфитрион, сын Алкея – полководец Семивратных Фив.

– Я этого не просил.

– А ты вообще умеешь просить? – Креонт осекся, вспомнив, каким сын Алкея пришел в Фивы. Три года просил, до дыр испросился, и все впустую. – Извини. Мой язык слишком быстр. Ну что, лавагет? Согласен?

– Благодарю за честь.

Встав, Амфитрион отсалютовал Креонту кубком.

– Это не честь, друг мой. Это большая головная боль. И поход на телебоев – всего лишь первый ее приступ. Завтра я объявлю о своем решении. Бери людей, оружие, припасы – все, что нужно. Жаль, конечно…

– О чем ты жалеешь? Сомневаешься в успехе?

Креонт поднялся с кресла, прошелся по мегарону, разминая затекшие ноги. Встал перед фреской, где в битве сошлись два отряда. Рты, исковерканные криком, воздетые к небу копья. С Олимпийских высот на воинов взирал Арей Губитель в конегривом шлеме. Фреска была единственной в зале, изображавшей войну. На остальных – пиры, стада, женщины с колосьями в руках. Много мира и чуть‑чуть войны. Этого хватало, чтобы мир казался хрупким.

– Мне жаль, что ты недолго пробудешь фиванским лавагетом.

– Не хорони меня раньше времени!

– Напротив, – обернувшись, Креонт подмигнул собеседнику. – Я желаю тебе долгой жизни и благоденствия. Если бы это зависило от меня, ты бы жил вечно.

– Ты доверяешь мне войско только на время похода?

С видимой досадой Креонт потер переносицу. «Зачем ты делаешь из меня дурака?» – читалось на лице басилея. В своем удивлении он был не одинок. Амфитрион тоже чувствовал себя дурак дураком. Намеки Креонта оставались для него тайной за семью печатями.

– Сын Алкея Могучего. Внук Персея Горгоноубийцы. Внук Пелопса Проклятого, – Креонт произносил слова нараспев, как гимн. – Победитель Тевмесской лисицы. Гроза телебоев. Сокрушитель Птерелая Неуязвимого. Избавитель Пелопоннеса от тафийских пиратов. Муж дочери микенского ванакта. Законный претендент на тронос Микен. Славных Микен. Златообильных Микен…

– Я не собираюсь…

– Расскажи это рыбам в море. Они поверят. Микены с радостью примут героя! Твой дядя Сфенел? Если я хоть что‑то понимаю в политике, он сам уступит тебе власть, удовольствовавшись Тиринфом. Ванакт Амфитрион! Народ будет ликовать. Полагаю, десяти лет тебе хватит, чтобы возликовал весь Пелопоннес. Возможно, понадобятся две‑три небольших победоносных войны. Но ты справишься!

– Ты басилей, – вздохнул Амфитрион. – Ты думаешь в точности, как они.

– Кто?

– Басилеи Пелопоннеса.

– Поход на телебоев? – спросил басилей Тегеи.

– Надо подумать, – сказал басилей Мантинеи.

– Надо подумать, – сказал басилей Птолиса.

– Надо подумать…

– Мне нужен ответ, – сказал Амфитрион. – Я должен знать, на кого могу рассчитывать.

– Нет, – сказал басилей Спарты.

– Нет, – сказал басилей Орхомена.

– Нет, – сказал басилей Коринфа.

– Нет…

– Что – «нет»? – спросил Амфитрион. – Вы отказываетесь присоединиться к походу? Или отказываетесь дать немедленный ответ? Что вам нужно, чтобы принять решение сейчас?

– Дай клятву, что никогда не сядешь на тронос Микен, – сказал басилей Фенея. – Я не хочу, чтобы однажды Амфитрион, ванакт микенский, встал под фенейскими стенами.

– Дай клятву, что не сядешь на тронос Тиринфа, – сказал басилей Кафии. – От Тиринфа до Микен – один шаг. Я не хочу, чтобы ты пришел в Кафию с бронзой в руке и славой за плечами.

– Дай клятву, – сказал басилей Коринфа. – Иначе ты всех нас приберешь к ногтю. Ну и что, что уже клялся? Мне тоже поклянись.

– И мне…

– Клянусь, – сказал Амфитрион.

– Арголида согласна.

– Лакония согласна.

– Ахайя согласна.

– Аркадия согласна.

– Мессения согласна.

– Элида согласна.

Они боялись очистить изгнанника. Боялись, что очищенный изгнанник вернется живым кошмаром, новым Пелопсом Проклятым, объединителем Пелопсова Острова. Но если очистим не мы, и если впоследствии не вернется – отчего же не пограбить, поживиться за компанию с чистым, как родниковая вода, изгнанником? Ты только убей Птерелая, говорили они. Убей Неуязвимого. Ты – внук Персея, ты сможешь.

«Сможешь ли?» – сомневались их глаза.

– Отречься от власти ради похода? Взвалить на себя сотню клятв ради выполнения одной‑единственной? Твой дед мог бы гордиться тобой. Мало кто на такое способен.

Креонт опустился в кресло. С нажимом провел ладонью по резному подлокотнику. Ощупал пальцами голову дракона, венчавшую дубовый поручень. Словно хотел удостовериться, что его собственный тронос никуда не делся.

– Великая жертва, друг мой.

В голосе басилея звенело неподдельное сочувствие. Хотя в душе Креонт был рад, что избавитель Фив от Тевмесской лисицы останется в городе. Фивам нужен полководец, а желать лучшего, чем Амфитрион Персеид – судьбу гневить!

Сын Алкея пожал плечами:

– Отец говорил: «Ты мыслишь как воин, а не как правитель». Из меня вышел бы скверный ванакт. И Тиринф я бы вряд ли обрадовал своим правлением. Возможно, мои дети или внуки… Насчет детей я клятвы не давал.

Шел корабль из Афин, под черно‑желтым парусом.

Выбравшись из фалерской гавани, он проскользнул между Элевсином и островом Саламин, да так ловко, что гребцы правого борта могли любоваться элевсинским святилищем Деметры Скорбящей, а гребцы левого – храмом Артемиды Ликующей, воздвигнутым на скалистой круче Саламина. Впрочем, гребцы, чурбаны этакие, большей частью утирали пот да пялились в голые спины сидящих впереди. Затем корабль двинулся мимо бухт Эпидавра, сверкающих золотом тончайшего, веками просеянного песка, вдоль юго‑восточного побережья Арголиды, и – лишь мелькнули пляжи Навплии, где голые мальчишки играли в Персея и Медузу – продолжил огибать Пелопоннес, идя у скудных, малонаселенных берегов южной Лаконии. Парус, похожий на брюшко осы, видели там, где мутный, взбаламученный Эврот впадает в Лаконский залив; трепеща веслами‑крылышками, оса пролетела у края белой, похожей на козий сыр, Левкойской равнины, нырнула в другой залив, Мессенский, поглазела издали на мыс Корифасион, где над пучиной высился акрополь гордого Пилоса, метнулась на север, вплотную к болотистым отмелям Элиды, чуть помедлила у входа в Крисейский залив, который многие уже называли Коринфским – и вгрызлась в соленую мякоть, узким, извилистым путем проникая между северной макушкой Острова Пелопса и набрякшим выменем дойной коровы‑суши: Акарнания, Фокида, Беотия…