Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Но Шахсанем, как говорят, умевшую отличить зерно от плевел, не так-то легко было сбить с толку. Она покосилась на Джовдата:

- Ты мне зубы не заговаривай! Ишь, каналья, решил опередить меня...

Джовдат не сдавался:

- Шахсанем-хала, я, право же, не собираюсь заговаривать тебе зубы. Я очень обижен. Всегда думал, что тебе сыновья, Вугар и Исмет, и я - одно. А выходит совсем по-другому! Отправила сыновей в Баку учиться, а про меня забыла, ни разу дверь нашего дома не отворила...

Шахсанем снова косо поглядела на него.

- Ты мне сказки не рассказывай! - сердито прикрикнула она. - Говори, где Вугар?

Джовдат улыбнулся, снова меняя тактику, и тихонько сказал:

- Наверху он. - И, желая задобрить старуху, продолжал: - Сию минуту мы собирались к тебе, Шахсанем-хала, а тут и ты идешь! Вот я и бросился тебе навстречу.

- Эх, детка, - глубоко вздохнула Шахсанем. - Кому я теперь нужна, гнилая старуха!

- Зачем так говоришь, Шахсанем-хала? Что мы, молодежь, без вас, стариков? Кто будет нас уму-разуму учить, на верный путь наставлять?

- Да-а... - обиженно протянула Шахсанем. Ее потрескавшиеся сухие губы сомкнулись, как горловина перевязанного веревкой мешка. - Язык одно говорит, сердце - другое. Помолчал бы ты лучше, сынок...

Джовдат раскаивался в своем легкомысленном вранье. Понял - только правда смягчит обиженное сердце матери.

- Не сердись на Вугара, - быстро заговорил он. - Он ни в чем не виноват. Я случайно встретил его на вокзале и на машине привез сюда. Хотелось поскорее с женой познакомить, детишками похвастаться. Виноват я, надо было остановить машину возле твоего дома... Прости!

Слезы навернулись на старые запавшие глаза Шахсанем. Она закрыла лицо рукой и отвернулась. Джовдат заметил, как под теплой шалью вздрагивают ее худенькие плечи. Он и подумать не мог, что так глубока ее обида.

- Не думай дурного, Шахсанем-хала, - запинаясь, продолжал смущенно оправдываться он. - Право же, все это совершенно случайно получилось. В машине Вугар почувствовал себя плохо. Я так растерялся... Конечно, надо было к тебе везти! Думал - на часок, а он вчера целый день больной пролежал, только сейчас поднялся...

- Вугар заболел?! - воскликнула Шахсанем, в одно мгновенье позабыв о своих обидах. - Что с ним стряслось?

- Мы и сами не знаем, видно, простудился в дороге!

- Джан, Джан! - Сжав в кулачки свои маленькие, покрытые вздутыми венами руки, Шахсанем ударила себя в грудь, послышался странный звук, словно стукнули о сухую доску. - Почему же ты не дал мне знать? Почему не послал за мной? Я бы выходила моего мальчика...

- Право, Шахсанем-хала, мы так растерялись, совсем голову потеряли и не хотели тебя тревожить, думали, разволнуешься, сама заболеешь, - бормотал Джовдат.

Шахсанем отстранила его и стала подниматься по лестнице. Но уже на третьей ступеньке ноги перестали слушаться ее, и она, задыхаясь, остановилась.

А Вугар давно стоял в дверях балкона и слушал их разговор с Джовдатом, поджидая удобный момент, чтобы спуститься к ней. Увидев, что Шахсанем остановилась, схватившись за сердце, он быстро сбежал и, опередив Джовдата, подхватил ее, заключил в объятия. Шахсанем положила голову на его грудь и заговорила тихим, дрожащим голосом:

- Добро пожаловать, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Стать мне жертвой твоей дороги, что привела тебя сюда...

- Мама, мама, спасибо тебе, да будет счастливым каждый твой день.

Немного успокоившись, Шахсанем отстранилась, внимательно, как может только мать, оглядела Вугара с ног до головы.

- Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?

- Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного...

- Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.

- Все это пустяки, Шахсанем-хала, - снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!

Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.

- Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?

- Э-э-э! - расхохотался Джовдат. - Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?

- Нет, сынок, - голос Шахсанем помягчел, - я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.

Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?

Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.

- Не спеши отправлять свои отары, - громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. - А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?

Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.

- Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?

- Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, - ответил Джовдат. - О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться...

Шахсанем не понравился его ответ.

- Эх, сынок, - сказала она. - Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу... Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет...

- Не горюй, Шахсанем-хала, потерпи немного, все будет в порядке.

- Опять терпеть? - Лицо Шахсанем жалобно сморщилось. - Сколько можно терпеть? Кончилось мое терпение! От одиночества в ушах звенит. Разве нет конца этой учебе? Пожалел бы меня...

Джовдат на собственную удочку попался. Вот проклятая болтливость завел разговор о женитьбе, разбередил раны старой женщины. Как ее теперь успокоить?

- Терпение - удел всех матерей, Шахсанем-хала! Ну хоть годик еще потерпи. Вугар и Исмет скоро защитят диссертации, вот тогда-то я возьму их за грудки и обоих силком женю. Даю тебе слово! Есть у них девушки на примете - хорошо, нет сам невест подыщу. На таких девушках женятся - все завидовать станут. Обещаю тебе. Ну, довольна моими обещаниями?

- А что мне еще остается? - грустно улыбнулась Шахсанем. - Коль доживу, подожду еще год!

- Тогда идем наверх, в ногах правды нету. За столом продолжим беседу. Твоя невестка хороший обед приготовила. И чай крепкий заварен, самовар кипит.

Шахсанем взялась за перила лестницы, Вугар и Джовдат подхватили ее под руки и повели наверх.

Глава шестая

Поля, раскинувшиеся в низинах, порой напоминают человека, больного лихорадкой, - температура высокая, а его от холода бьет озноб! Уже осень в самом разгаре, воздух остыл, а земля еще хранит летний жар. Прольется дождь, пройдет час-другой, и над полями стелется низкий туман.

Слабо светило солнце, играя в прятки с облаками, вразброд плывшими по холодному небу. Растрескались края арыков и канав, полоски земли возле заборов, где не ступала нога человека или копыто скотины. Зато проселочные дороги и тропинки стали гладкие, точно покрытые асфальтом. Но стоило ступить на них, как ноги скользили, увязали, и пешеходы с трудом вытаскивали завязшие сапоги и галоши, - чавканье и хлюпанье сопровождало каждый шаг.

Вугар крепко держал Шахсанем под руку - вдруг поскользнется и упадет. Тропинка вдоль забора была узкой, и Вугар часто останавливался и, делая шаг в сторону, увязая в липкой грязи, пропускал мать вперед. Шахсанем подобрала подол длинной юбки - открылся край красных широких шаровар. Ее старомодные остроносые калоши со стоптанными задниками то и дело соскакивали с ног.

Первую половину пути они шли молча. Тяжело было на душе у Вугара. Он глядел на старенькое платье матери, на ее рваные галоши и думал о том, что раньше, в студенческие годы, когда приезжал сюда раз в три-четыре месяца, не посмел бы явиться к матери без подарка. На деньги, отложенные от стипендии "про черный день", привозил ей то отрез на платье, то пару дешевеньких туфель. Ну а если на одежду денег не хватало, то уж в чае и сахаре Шахсанем не знала нужды. И пусть не были роскошными эти подарки, но они согревали старое сердце Шахсанем, напоминая, что сын любит ее и заботится о ней. А теперь вот явился с пустыми руками. Ему было стыдно и он молчал.