Чёрный караван - Клыч Кулиев

Ответа не последовало.

Мысль командующего — как можно скорее оставить Закаспий — была разумна. Но, несмотря на это, я выступил в поддержку Маллесона:

— Очень трудно представить себе, что мы оставим Закаспий, ваше превосходительство. Дело не только в данных нами обещаниях. Есть другие, более важные причины для беспокойства. Прежде всего, нельзя забывать одно: в тот день, когда большевики займут Закаспий, развалятся и Бухара, и Хива. Мы сами не заметим, как грозный пожар перекинется по ту сторону границы. Туркестан — трамплин для большевиков. Они целятся далеко. По словам наших друзей, туркестанским вопросом занимается сам Ленин. Поэтому мы тоже должны подходить к этому вопросу крайне осторожно. Судьба нашей восточной политики, по моему мнению, решается не в Индии, а в Туркестане!

Маллесон горячо одобрил мои слова:

— Верно, полковник. Совершенно верно!

Генерал Мильн встал и заговорил решительно:

— Я высказал свое мнение. Сделайте то же самое. Я присоединю ваши соображения к своему докладу, который отправлю в Лондон. Посмотрим, какой придет ответ. Но пусть наш разговор пока не выходит за пределы этого кабинета. Не говорите ничего ни своим, ни друзьям. Это — приказ!

Генерал неторопливо вышел. Мы остались стоять молча, вопросительно глядя друг на друга.

29

Попрощавшись с Арсланбековым, я уже собрался идти поужинать, когда дежурный офицер сообщил мне о приходе Екатерины. Я знал, чем вызван ее приход, догадывался даже, что беседа наша добром не кончится. Но все равно я не мог отослать ее назад и сам вышел навстречу.

Екатерина была в ярости, лицо ее горело. Опустившись в кресло, она долго молчала, с трудом переводя дыхание. Я тоже умышленно ни о чем ее не расспрашивал. Наконец, медленно подняв глаза, она устремила на меня пламенный взгляд:

— Почему вы отправили Бориса Евгеньевича на фронт?

— Кого?

— Бориса Евгеньевича… Моего мужа…

— Кто его отправил?

— Вы!

— Нет, Кэт… Я не имею никакого отношения к этому. И потом, с какого времени он стал вашим мужем?

— С того самого вечера. Как только вы ушли, я дала согласие.

— Очень хорошо поступили. Поздравляю! Сердечно поздравляю! Но, к сожалению, ничем вам помочь не смогу. Призывом в армию местного населения занимаются представители правительства. Обратитесь к ним.

У Екатерины даже перехватило дыхание. Я испытывал какое-то непонятное, двойственное чувство. Мне было и жаль ее, и… Но если бы Екатерина хоть немного сбавила тон, я тоже успокоился бы. Мне так хотелось поговорить мирно! Я неотрывно следил за выражением ее лица. Она волнуется? Что ж, может быть, удастся сломить волну волной!

Екатерина снова заговорила дрожащим голосом:

— Таким путем вы ничего не добьетесь!

— Каким путем?

Екатерина потупилась.

— Вы ошибаетесь, мадам. Помимо доброго распоряжения, я никаких чувств к вам не испытываю.

Екатерина вскочила с места и кинулась к двери. Я не старался удержать ее.

Она ушла, а я отправился ужинать. Тут появилась Элен с напоминанием, что нас ждут в армянском клубе. Назначен вечер Института благородных девиц. Элен и раньше бывала на таких вечерах. По ее словам, так можно было повеселиться. Мне тоже хотелось рассеяться. Ведь с самого приезда у меня не было ни одного часа спокойного, всякий раз возникали какие-нибудь заботы. Чего стоит одна только история с Кирсановым! Хорошо, что все закончилось благополучно. Арсланбеков своими руками отправил на тот свет самим же им порожденное дитя. «Воздадим должное даже дьяволу», — гласит изречение. Кирсанов, хоть и враг, проявил, однако, большое мужество. Земля ему пухом!

Последние дни были особенно тревожны. Генерал Мильн оказался на редкость беспокойным начальником: находясь в Асхабаде, он и сам не спал, и нам не давал заснуть. Поручение за поручением, совещание за совещанием… Наконец сегодня, с рассветом, он укатил в Красноводск. Теперь можно было и отдохнуть.

Когда мы уже садились в машину, комендант сообщил нам, что вечер «благородных девица перенесен в клуб велосипедистов и поэтому начнется несколько позднее. Воспользовавшись этим, я решил зайти к генералу. Ои был один в кабинете. Увидев меня, поднялся и с улыбкой спросил:

— Что же вы не поехали?

— Сейчас едем… Вечер перенесли в клуб велосипедистов. Поэтому запаздывают.

— Екатерину увидите?

— Нет.

— Почему?

Я рассказал генералу о разговоре с Кэт. Он с интересом выслушал и с легким смешком сказал:

— Я вижу, нам не везет. Что мы ни делаем, все оборачивается против нас!

Генерал закурил и с той же улыбкой продолжал:

— Надеюсь, она не очень поверила вашей искренности?

— Нет, кажется, поверила, и серьезно.

— Тогда плохи ваши дела. Как бы вам не пришлось носить траур по погибшей любви.

— Ха-ха-ха! — Я постарался поддержать настроение. — Любовь, значит, тоже умирает?

— Вы должны знать это лучше меня!

Тут, как всегда, появился капитан Тиг-Джонс. Прервав нашу беседу на самом интересном месте, он протянул генералу какой-то документ:

— Смотрите, что они делают!

Генерал взял бумагу, прочитал не спеша. И вдруг злобно выругался:

— Идиоты!

Я понял: случилось что-то неприятное — и промолчал. Генерал сам пояснил, в чем дело:

— Помните, несколько месяцев назад этот болван Фунтиков сунулся к железнодорожникам — проводить у них митинг. Притащил с собой всех членов правительства. Вздумал говорить о мобилизации! Но ему и рта раскрыть не дали, — в зале поднялся крик, свист. Действовали люди большевиков. Ваш друг Дохов тоже пытался выступить, но и ему не дали говорить. В конце концов все они вынуждены были покинуть клуб. Трибуной завладели большевики. Говорили все, что им вздумается. А завтра, в два часа, они опять хотят провести собрание.

Полное лицо генерала покраснело от гнева. Вынув из кармана носовой платок, он вытер влажный лоб и сердито посмотрел на капитана:

— Кто разрешил им нарушить мой приказ?

Капитан ответил смущенно, словно был виновен в случившемся:

— Я говорил с самим Дружкиным. Он утверждает, будто бы запрещение собраний и митингов породило недовольство среди рабочих и послужило хорошей пищей для большевистской агитации. Вчера железнодорожники, сторонники меньшевиков и эсеров, целой группой пришли к Зимину и потребовали провести собрание хотя бы днем. «Если вы настоящие правители, разрешите это или уходите со своих постов, — пусть англичане сами хозяйничают в крае», — заявили они. Сегодня состоялось экстренное заседание правительства. После долгих споров пришли к такому решению. Один только Дружкин был против.

— Гм, кретины! — Генерал взял бумагу и снова бегло проглядел ее. — Смотрите, что они пишут: «На собраниях не должно быть выступлений, осуждающих политику Закаспийского правительства и наших английских друзей…» А если такие будут? Что тогда они станут делать?

— Не знаю, — так же смущенно ответил капитан.

— Никаких собраний! — объявил генерал. — С утра займите все входы в клуб. Не впускайте ни одного человека!

Тяжело дыша, генерал некоторое время шагал по кабинету. Затем обратился ко мне:

— Завтра встретьтесь с Зиминым. Скажите этому дураку: никто не смеет отменять мои приказы, Чего в свое время добился Фунтиков, проведя митинг? А Зимин не лучше его. Так пусть не мудрит. Одиночная камера и для него найдется.

В разговор вступил Тиг-Джонс:

— Зимин намерен завтра сам приехать к вам. Они совершили еще одну глупость: снова обсуждали состояние финансов. Поднялся большой шум. В конце концов постановили: если мы в течение пяти дней не дадим обещанной дотации, правительство уйдет в отставку.

— Что-о? Уйдет в отставку?

— Да… Окончательную формулировку постановления поручили Зимину и Крутене…

Генерал жестом выразил свое возмущение. Сжав кулаки, он сердито выкрикнул:

— Вместо денег получат вот это!

Тут в кабинет вбежала Элен с известием, что прибыл посланный от «благородных девиц» и что нас ждут. Получив у генерала разрешение удалиться, я вышел вслед за нею.

Возле клуба велосипедистов никого, кроме наших солдат, не было. Но еще издали можно было услышать восточный оркестр. Особенно усердствовал музыкант, ударявший в бубен, — резкие, нестройные звуки обрушились на нас уже при входе. Но еще неприятнее, чем эта музыка, меня поразило другое: в вестибюле, окруженный поклонницами, криво улыбаясь, стоял Айрапетян. Как этот-то попал сюда?!

Нас уже ждали. Едва мы вошли, послышались приветственные возгласы, крики «браво!». Вездесущие фотографы начали щелкать аппаратами.

Айрапетян сперва познакомил нас с «благородными девицами», организовавшими этот вечер, а затем с их щедрыми покровителями. Меня удивило одно: ничто не говорило о войне, в клубе была атмосфера мирного времени. Большинство мужчин были во фраках, дамы — в вечерних туалетах. Казалось, они собрались, чтобы продемонстрировать свои драгоценности, — броши и серьги, колье и медальоны так и сверкали в ярком свете ламп. Только «благородные девицы» были одеты скромно, в форменные платьица из коричневой шерсти. Белоснежные фартуки, даже черные туфельки на высоких каблуках и ленточки в волосах на всех были одинаковые.