Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

– К черту, – ответил Шурец машинально, воспринявший ее последнюю фразу, как традиционное: ни пуха ни пера! и даже, как литератор, не оценивший всю саркастичную прелесть сказанного, точно отобразившего суть того, что сейчас творилось.

Не прошло и пяти минут, как Саша засек условный сигнал, поданный Ветой из полуоткрытой двери в служебное помещение. В эту дверь он вцепился неотрывным взглядом, как только Вета за ней скрылась.

Прогулочный шаг вокруг зала у него не получился, он почти побежал туда, влекомый адской раболепной страстью, разогретой к тому же до кипения адреналином запретного, хулиганством, которое они совершают. Оставалось лишь надеяться, что ни Гамлет, ни остальные его передвижений не заметили. Оглядевшись по сторонам, так же явно, как самый бездарный шпион на свете, Саша шмыгнул в заветную дверь. За ней он увидел стоявшую в конце коридора Вету, которая звала его к себе. Коридор, как ни странно, был пуст. Никто не спросил: кто вы такие и как сюда попали. Им, стало быть, везло. Саша подбежал к ней. Выяснилось, что Вета не нашла ничего лучшего, чем туалет для служебного пользования, который не был ни мужским, ни женским. Он был общим. Теперь такое обозначается словом «унисекс».

И там, в туалете… за какие-то жалкие 15 минут «унисекс» состоялся. Состоялось все!.. Все то жаркое, похотливое, непристойное, изощренное и одновременно чрезвычайно трепетное и упоительное – все, чему научилась и чем обладала сейчас Виолетта и чего так желал Саша, которому опять не повезло с ней встретиться.

Исступленная жажда обладания в антисанитарных условиях запертой кабинки туалета была наконец удовлетворена. Вета реализовала свою шальную идею, мгновенно возникшую у нее при виде Саши, а Саша опять попал в липкую паутину ее чар по причине неправильной душевной ориентации.

– Мы простимся здесь, ладно? – деловито предложила Вета, приводя себя в порядок перед треснутым зеркалом на стене.

– Да, в туалете проститься – это сильно, – подытожил Шурец свое очередное нравственное падение.

– А где ж ты хотел? – усмехнулась Вета. – Там, на глазах у всех, у жениха моего?

– Что ты, ни в коем случае, – невесело согласился он.

– Тогда здесь, – Вета подкрасила губы, припухлые и слегка воспаленные после бурных ласк. – Планы не строим, о’кей? – задорно спросила она. – Мы же не идиоты с тобой, верно?

– Верно, конечно, какие уж тут планы, – сказал Шурец, – у нас с тобой ведь будущего нет, только прошлое, да? – полуспросил он, надеясь втайне на ответ отрицательный.

– Правильно, – сказала Вета, – ты у нас умный мальчик. – И не желая портить ему настроение окончательно, добавила: – Когда я вернусь оттуда, из Бельгии, я тебя найду, договорились?..

Она знала, что врет, она даже возвращаться не собиралась. Саша тоже знал, что она врет, и она знала, что Саша знает, что она врет, но это сейчас не имело значения.

– Ну пока, – Вета обворожительно улыбнулась и открыла дверь туалета. – Бай-бай, – и стук ее торопливых каблучков, удаляясь, затихал и затихал, пока дверь, ведущая в зал, не захлопнулась за ней.

А Саша остался один в жалком отхожем месте, в этом, как говорили в старину, – «кабинете задумчивости», и, соответственно месту и обстоятельствам, думал о том, что «нужник» – это правильно, так как он оказался в «нужном» месте и в «нужное» время. Вот-вот, именно здесь, в нужнике. Здесь и сейчас. И отхожее место – тоже правильно! Отхожее место животных страстей, намекающих на справедливость эволюционной теории Дарвина.

«Как она сказала? – вспомнил Шурец. – Я тебя найду. Да ведь у нее ни телефона, ни адреса. Типа: «У тебя мой телефон есть? Нет? Ну, тогда звони… обязательно».

Саша поправил перед тем же треснутым зеркалом сбившийся набок галстук и пригладил торчащие во все стороны волосы, вздыбленные смерчем Ветиного темперамента.

– Пора идти, – сказал себе Саша вслух в опустевшем помещении.

Когда он вышел в зал, Виолетты там уже не было. Провожавшего ее горца с другом тоже не было. Его девчонки бросились к нему с упреками – куда это, мол, он девался, когда уже идет посадка? Девушки оставались чуть ли не последними на паспортный контроль. Он проводил их. Самому-то ему нужно было возвращаться в Москву и вечером отправлять другую группу модельных девушек, уже в Польшу, поездом. И он должен был с ними ехать вместе как корреспондент, освещающий их предполагаемые первые успехи на зарубежном подиуме.

«Поездом лучше», – некстати подумал Саша и направился к бару. Он был опустошен и ошарашен и никак не мог осознать, что же сейчас произошло так быстро и феерически.

– Надо выпить, – опять сказал он почему-то вслух. У стойки бара он понял, что выпить надо много. Серьезную дозу надо принять, чтобы чердак не поехал. Решил взять вискаря, сколько бы денег это ни стоило. – Двести «Блэк Джек», – сказал он, – без воды и безо льда. Воду отдельно.

– С газом? Без? – уточнил бармен.

– Без, – сказал Шурец, – газированная на вискарь неаккуратно ляжет.

Бармен улыбнулся в большие пшеничные усы.

– У тебя помада на пиджаке, – сказал он, – водкой протри на всякий случай. Или в туалет зайди, мылом замой.

– Спасибо, в туалете я уже побывал, – усмехнулся в ответ Саша.

– Смотри, а то ведь от жены влетит, – сказал опытный бармен, читая на Сашином растерянном лице и в его блуждающем взгляде следы тяжелого адюльтера, который состоялся сейчас в аэропорту. – Ты женат? Не жену ведь провожал, а? – Бармен подмигнул и по-гусарски крутанул правый ус.

– Женат, но формально, – ответил Шурец и сделал два полноценных глотка из своего бокала.

– Формально не формально, а улики налицо, – продолжал гусар за стойкой. – Духи опять же. Я вон в метре от тебя стою, а женские духи ощущаю.

– А с чего ты взял, что женские?

– Ты меня тут за кого держишь? Я же все-таки не на Курском вокзале работаю, а в Шереметьеве. Что я, женский парфюм от мужского отличить не могу, по-твоему?

– Ты прав, – сказал Шурец и понюхал лацкан пиджака.

Тонкий, острый и свежий аромат духов Виолетты, снова исчезнувшей из его жизни, заставил Сашу сделать еще два крупных глотка, а потом заказать новую порцию.

«Надо же, – инертно, пусто, без эмоций подумал Саша. – Какой приятный запах. А главное – стойкий какой… Прилипчивый… Его, как помаду, не ототрешь. Надолго останется».

Он даже не подозревал, насколько окажется прав, вяло размышляя всего лишь о качестве французской парфюмерии.

Он посмотрел на летное поле. По взлетной полосе разбегался самолет. Вот он оторвался и круто пошел вверх, как это и делают всегда «Боинги».

– Наверное, ее самолет, – сказал он бармену, показав бокалом в ту сторону.

– Все, улетела, – отозвался тот. – Скучать будешь?

– Не знаю, – не сразу ответил Саша. – Пока не знаю…

Часть третья

Две дороги

Всем, терпеливо пронесшим свое бесценное внимание аж до 3-й части, еще раз напоминаем, что нельзя ни в коем случае забывать об одном из наиболее опасных качеств всякой молодой Бабы-яги, а именно свойстве отбирать жизненную энергию мужчины, которого она имеет. И пусть он хоть триста лет думает, что имеет ее, на самом деле – имеет его она. В полном объеме, не ограниченном одним только половым актом, а вообще. Он, дурачок, думает, что только совокупляется и больше ничего, а на самом деле идет страшный грабеж его жизненных сил и творческой энергии. И пусть она делает это даже бессознательно, не желая причинить зла своему партнеру, вот как Виолетта, например, – все равно дальше по жизни мужчине не везет ни в чем, и он не понимает – почему: уж слишком инфернальна, неправдоподобна причина, она и в голову не может прийти обыкновенному современному человеку, обладающему средним прожиточным минимумом интеллекта, скептицизма и юмора. Сразу после такого вот инцидента в Шереметьеве он ей больше не нужен, она его выбрасывает из жизни, из памяти, в то время как он, наоборот, уже привязан, зависим, безволен и невезуч. Об этом не один раз здесь уже говорилось, но позвольте все-таки опять заострить ваше драгоценное внимание на таком опаснейшем свойстве нечистой силы в момент соединения тел. Не в смысле предупреждающей надписи на опорах линий электропередачи «Не влезай – убьет!» (ибо каждый волен сам выбирать, куда ему влезать, а куда нет), а чтобы вам было совершенно понятно, отчего в дальнейшем жизнь Саши Велихова пошла прахом… Правда, до определенного поворотного момента. Пройдем по двум линиям двух различных судеб, оставив пока хорошую девушку Викторию жить и ждать неизвестно чего в своем родном городе Ижевске. Станем, не нарушая логики событий, двигаться к финалу этой истории, вполне, как нам кажется, закономерному для всех ее основных фигурантов. Вот так и будем, на паритетных началах, по справедливости строить эту часть романа: глава для Виолетты, глава – для Саши Велихова.

Виолетта

Бельгия оказалась страной, приятной во всех отношениях. Гамлет позаботился о том, чтобы девушек встретили и поселили в приличной гостинице. Встретивший их немец, неблизкий знакомый Гамлета, но заинтересованный в их совместном будущем бизнесе, должен был только проводить до гостиницы и, убедившись, что все в порядке, исчезнуть навсегда. Гамлет и на расстоянии ревновал. Через неделю он сам приедет, и лишние опекуны девушкам не нужны. «Генрих», – представился рыжий немец скупо, но с достоинством. Затем он с неподдельным интересом стал рассматривать русских красоток, шаря по их лицам и фигурам глазами цвета застиранной джинсы из-под белесых ресниц и радостно лучась всеми своими веснушками. Что и говорить, такие девушки в Бельгии были редкостью. Одна – вообще с ума сойти, другая попроще, но тоже даст фору всем его местным знакомым. Немец находил девушек аппетитными, но его, однако, сдерживали некоторые обязательства перед Гамлетом и элементарная трусость: он подозревал, что если Гамлет узнает о его чрезмерном аппетите, то весь гнев русского полукриминального (а местами и просто уголовного) бизнеса он рискует почувствовать на собственной шкуре; общее пренебрежение русских к законам цивилизованного мира может привести к фатальному исходу. А жить хотелось.