Впереди — Днепр! - Илья Маркин

— Да бейте же, бейте, уйдет гад! — кричал Гаркуша.

Словно внемля его отчаянной мольбе, несколько фонтанов дыма и пыли окутали «тигр» и сразу же ахнул сотрясающий взрыв. Когда дым рассеялся, на месте «тигра» чернела только бесформенная груда обломков.

— Это памятник тебе, наш комсорг, — сняв каску, тихо сказал Чалый. — От артиллеристов пока, но и мы свой поставим! Воздвигнем не хуже этого!

Давясь от слез, Алеша тоже снял каску и сквозь мутную пелену смотрел, как фашистская пехота поднялась и широкой цепью двинулась к тому месту, где недавно желтел знакомый холмик.

— Дай, дай резану, — рванулся к пулемету Гаркуша.

— Нельзя, — остановил его Чалый, — наше время еще не пришло!

— К черту время! Душу отвести, кипит все!

— Бьет, сам бьет! — вскрикнул Ашот и рванул Алешу за руку. — Жив, значит, жив Саша!

— Там, где только что ползал «тигр», частыми вспышками мелькали коротенькие язычки пламени, и фашистская пехота вразброд, пятная упавшими землю, побежала назад.

— Давай им, Саша! — кричал Гаркуша. — Круши паразитов, щоб на веки вечные угомонились!

Но радость была слишком короткой. На холмик вновь обрушился вихрь огня фашистской артиллерии, и когда через полчаса, в предзакатных лучах солнца, фашистская пехота поднялась в атаку, холмик безмолвствовал.

Глава тридцать первая

Когда Саша Васильков отправил раненого пулеметчика и вернулся в дзот, фашистская пехота, поспешно окапываясь, залегла в буйных зарослях бурьяна. Откуда-то слева короткими очередями бил наш ручной пулемет.

— Давай, давай, браток! — выкрикнул Саша, вставляя новую ленту. Сейчас и я включусь, помогу…

Но едва успел он взяться за рукоятки пулемета, как на дзот с воем и свистом обрушился вихрь минометного огня. Взрывы слились в сплошной грохот. В дзоте стало совсем темно от дыма и пыли. Удушливая гарь сдавила горло и резала глаза.

Внезапно все стихло, и в коричневом тумане через просвет бойницы Саша совсем близко, почти рядом увидел широкую цепь гитлеровцев. Пригибаясь чуть не до земли, они вприпрыжку бежали, на ходу стреляя из автоматов. Одним рывком Саша повернул пулемет влево, где виднелись крайние солдаты атакующей цепи, и привычно нажал спуск. Пулемет задрожал в руках, послушно передвигаясь слева направо, и вдруг неожиданно смолк.

— Задержка! — выкрикнул Саша и, взглянув на приемник, облегченно вздохнул. В горячем порыве он не заметил, как одной очередью выпустил целую ленту.

— Так не пойдет, — сердясь на себя, бормотал Саша, — всего две ленты осталось, пульнешь — и пой Лазаря.

Он вновь зарядил пулемет и, склонясь на земляную площадку, всмотрелся в амбразуру. Фашистской цепи как не бывало. Только в низине подозрительно качались залитые солнцем макушки сорняков, выдавая откатившихся туда вражеских пехотинцев. Саша взялся было за рукоятки пулемета, но, взглянув на последнюю ленту, остановился. Нужно было экономить патроны.

И снова, давя дымом и пылью, обрушился шквал минометного огня. По редким, тупым ударам Саша догадался, что к минометам присоединилась и артиллерия. Один за другим четыре страшных взрыва ахнули совсем рядом, и Сашу с неудержимой силой ударило о стену. Борясь с подступившей вдруг тошнотой, он с трудом поднялся, раздвинул слипшиеся веки и, увидев свой пулемет, вскрикнул:

— Цел, цел «Максим»!

Он схватился за рукоятки, прижался щекой к холодному металлу короба и, ощутимо чувствуя, как возвращаются силы, посмотрел в просвет амбразуры. Там, в низине, выскакивая из бурьянов, опять выстраивались в цепь фашистские пехотинцы. Дыма и пыли стало меньше, и Саша отчетливо видел их перекошенные злостью темные лица под шишкастыми зелеными касками. Вначале ему показалось, что это не атака, а просто обезумевшие от боя вражеские солдаты, побросав оружие, собираются перебежать к нам. Но вот у одного на груди блеснула короткая вспышка автоматной очереди, потом у второго, третьего, и вся широкая с большими разрывами цепь замерцала тусклыми языками вспышек, быстро надвигаясь на Василькова.

Унимая дрожь в руках, Саша поймал на прицел самую ближнюю группу пехотинцев и нажал спуск. С поразительной отчетливостью он видел, как падали гитлеровцы, как остатки группы бросились в бурьян, и перенес огонь на другую группу. Он бил короткими очередями, весь слившись с пулеметом и дрожа в такт его дробному перестуку. Он остановился, когда вся вражеская цепь исчезла, а в ленте осталось десятка два патронов. Он обшарил весь дзот, но ни одной новой ленты не нашел. Только в углу валялся чей-то подсумок и в нем штук тридцать патронов. Саша поспешно вставил их в ленту и прильнул к амбразуре. В лучах клонившегося к горизонту солнца все еще плавали рваные клочья дыма. Истоптанный бурьян отливал бронзовым налетом. Справа и слева суматошилась беспорядочная стрельба, то чаще, то реже ухали взрывы, доносился приглушенный рев моторов и лязгающий скрежет гусениц. Впереди же дзота было пустынно и удивительно тихо.

«Значит, атаки отбиты и наступление сорвано», — облегченно подумал Саша и вдруг почувствовал страшную, опустошающую усталость. Он прислонился к стене и не заметил, как сами собой закрылись глаза. Он не помнил, сколько продолжалось это забытье, и очнулся от резкого ожога на руке. Он испуганно дернулся, открыл глаза и сразу же понял, что задремал и в полусне опустил руку на горячий кожух пулемета. Он смущенно оглядел дзот, чувствуя, как жарко запылало все лицо, отстегнул от пояса флягу и, жадно выпив несколько глотков воды, склонился к амбразуре. Справа и слева бой не утихал. Впереди по-прежнему было пустынно. Вдруг внимание его привлекло что-то темное, выползавшее из низины. Еще толком не понимая, что это, Саша сжался от страшного предчувствия. В горле мгновенно пересохло, и шершавые губы никак не могли поймать горлышко фляги.

С трудом он поборол волнение, выпил воды и теперь отчетливо рассмотрел неторопливо выползавший прямо к дзоту, окутанный пылью и дымом, длинностволый танк.

«Тигр!» — мгновенно сообразил Саша. — Навалится на дзот, как скорлупу, раздавит».

Он лихорадочно оглядел стены, потолок и, сам не злая зачем, постучал кулаком по сосновым бревнам. До «тигра» было метров двести. Тяжело дыша, Саша рванулся к пулемету, но, взглянув на бревенчатый потолок, бросился к выходу. Он хорошо помнил, что, когда бежал сюда, в боевое охранение, метрах в тридцати от дзота темнела ниша, прикрытая сверху толстым слоем земли.

— А пулемет? — вскрикнул он и, бросившись в дзот, сорвал пулемет с площадки, подхватил коробку с лентой и ходом сообщения ринулся к нише. Танк ревел и громыхал уже совсем рядом. Вдруг что-то затрещало, рев мотора на мгновение усилился, и Саша понял, что это рухнул раздавленный дзот. Он ожидал, что танк пройдет дальше, навалится на нишу, но мотор взвывал на прежнем месте. Видимо, фашистские танкисты решили начисто сравнять с землей неугомонный дзот. Мысль, что он обманул, перехитрил гитлеровцев так обрадовала Сашу, что он не удержался и выглянул из ниши. «Тигр», действительно, крутясь на одном месте, кромсал гусеницами землю с торчавшими обломками бревен.

«Эх, да что же артиллеристы наши спят», — с досадой подумал Саша и чуть не вскрикнул, услышав грозный шелест летевших с востока снарядов. Он едва успел нырнуть в нишу, как шквальный гул потряс землю. На мгновение все стихло, и снова ахнул сотрясающий залп.

Когда Саша вновь выглянул из ниши, над растерзанным дзотом высилась бесформенная груда черных обломков. От истоптанных бурьянов вразброд надвигалась реденькая цепь пехотинцев.

Саша вытащил из ниши пулемет, поставил на бруствер и, не маскируясь, ни о чем не думая, ударил по набегавшим пехотинцам. Пулемет послушно прострочил и смолк. Саша в отчаянии рванул ворот гимнастерки. Патронов больше не было. Он отстегнул крышку короба, выхватил замок пулемета и, сунув его за пазуху, ходом сообщения побежал назад. Он не видел, как под его последней пулеметной очередью захлебнулась и эта вражеская атака, с досадой упрекая себя, что погорячился, сжег без толку патроны и не сделал всего, что нужно было сделать. Что-то не совсем ясное, но до трепета ощутимое с властной, все нарастающей силой давило на него. Он не успел сообразить, что это, как горячая волна воздуха швырнула его на дно хода сообщения. Падая, он наяву увидел яркое, ослепительное солнце над Москвой и склоненные лозины над тихой гладью лефортовских прудов.

Очнулся Саша от резкой боли в плече. Он поднял отяжелевшую голову, с трудом раздвинул тяжелые веки и ничего не увидел.

«Ослеп», — опалила его страшная мысль. Он рывком встал на четвереньки, хотел было подняться, но острая боль пронзила все его тело, и он рухнул на землю. С трудом повернувшись на бок, Саша откинул голову и чуть не закричал от радости. В темной вышине ослепительно сияли звезды.