Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности - Михаил Павлович Одесский

роману: «Переходя улицу, оглянись по сторонам». Эпиграфом, которого не было в «Великом комбинаторе», которого не было и при первых публикациях «Золотого теленка», но который, как мы стремились доказать, изначально присутствовал в тексте «Золотого теленка», содержа чрезвычайно важное послание соавторов о политическом климате в СССР «после “Головокружения от успехов”». В таком случае логика замены «лужи» на «пешеходов» понятна: в новой ситуации «Золотого теленка» Ильфу и Петрову нужен эзопов эпиграф из правил уличного движения; эпиграф диктует отступление о пешеходах; «пешеходы» — уже по правилам художественности — замещают «лужу».

Соавторы также воспользовались «пешеходным» отступлением, чтобы добавить актуализирующие детали. В частности, пешеходы, по юмористически-гиперболическому замечанию Ильфа и Петрова, «распространили культуру по всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить 114 вкусных питательных блюд». Упоминание о сое связано с продовольственным кризисом рубежа 1920-1930-х годов. Именно в это время ведутся интенсивные поиски быстрого и окончательного решения проблемы. Сою пропагандировали в качестве такого решения. При участии иностранных специалистов в 1930 году организован Институт сои (как подразделение Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина — ВАСХНИЛ), а массовые издания тогда же постоянно публикуют статьи о чудодейственных свойствах сои. Журнал «30 дней», например, помещает в августовском номере статью «Ешьте сою!», автор которой — С. Мар — уверяет читателей, что из сои можно приготовить молоко, мясо, сыр, шоколад, по вкусу и питательности не уступающие натуральным. Аналогично и еженедельник «Красная нива» публикует статью Вл. Василенко «Ближе к сое!», где сообщается, что из сои было изготовлено не менее 130 блюд, дегустировавшихся на московских и харьковских показательных обедах. Перспективы, по мнению автора статьи, еще более радужны. Однако в том же 1930 году многие специалисты оспорили подобного рода суждения: соевые посевы требовали немалых расходов, существовали климатические ограничения, да и урожай ближайших лет — пусть и максимально возможный — отнюдь не покрывал бы дефицита традиционных для России сельскохозяйственных культур. В связи с этим отношение к соевой кампании в газетах и журналах стало уже не столь восторженным. Ну а кольцовский «Огонек» помещает в тридцать шестом (октябрьском) выпуске «Песню о Сое» сатирика М.Я. Пустынина: «Ты послушай песнь мою. / Песнь о сое пропою. / Всей душой люблю я Сою, / Я пленен ее красою»[318] и т. п. Вскоре соевая кампания, так и не давшая серьезных результатов, стихла, а рассказы о ее энтузиастах окончательно перешли в периодике на страницы разделов «юмора».

Кстати, очерк о пешеходах, прессингуемых машинами, в очередной раз пародирует стихотворение Маяковского, которое явно до бестактности написано с позиций «как бы шофера».

В обеих редакциях Бендер узнает у Балаганова о миллионере в Арбатове и узнает сходным образом, но в «Золотом теленке» герой при этом предлагает аргументированный вариант своей жизненной программы, которого нет в «Великом комбинаторе». Остап, в частности, изрекает: «Это вырезка из Малой советской энциклопедии. Вот что тут написано про Рио-де-Жанейро: “1360 тысяч жителей”… так… “значительное число мулатов… у обширной бухты Атлантического океана”… Вот, вот!.. “Главные улицы города по богатству магазинов и великолепию зданий не уступают первым городам мира”. Представляете себе, Шура? Не уступают! Мулаты, бухта, экспорт кофе, так сказать, кофейный демпинг, чарльстон “У моей девочки есть одна маленькая штучка” и… о чем говорить! Вы сами видите, что происходит! Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах! Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм. Что я, каменщик, каменщик в фартуке белом?.. Теперь вам ясно, для чего мне нужно столько денег?»

И утопическое Рио-де-Жанейро, и четкое артикулирование «серьезнейших разногласий» (слово «разногласия» во множественном числе было необычайно популярно в официальном политическом дискурсе[319]) с советской властью — это новое. Я.С. Лурье привлек внимание также к аллюзии на знаменитые строки В.Я. Брюсова: «Каменщик, каменщик в фартуке белом, / Что ты здесь строишь? Кому? / — Эй, не мешай нам. Мы заняты делом, / Строим мы, строим тюрьму…» «Эти слова, — отметил исследователь, — весьма многозначительны, и недаром во втором издании (1933 г.) и во всех последующих (включая 5-томное Собрание сочинений 1961 г.) последнюю фразу Остапа пришлось снять»[320]. Весь этот комплекс едва ли вызван неожиданным взрывом антисоветских настроений у соавторов, но он определенно связан с финальными репликами Остапа, выражающими свойственный именно «Золотому теленку» пафос противостояния индивидуалиста и социума.

Важнейшее сюжетное звено — назначение Бендером географической цели (города, где проживает миллионер Корейко) и выбор спутников — выковано уже в «Великом комбинаторе», и в «Золотом теленке» меняются только нюансы: например, город — не Одесса, а ее «псевдоним» Черноморск; имя и отчество Паниковского — не Михаил Моисеевич, а Михаил Самуэлевич, фамилия шофера — не Цесаревич (может, для эпохи «великого перелома» слишком монархический каламбур?), а Козлевич.

Дорога от Арбатова до Одессы / Черноморска и дорожные приключения снова построены в редакции 1929 года, и снова различия носят семантически важный, но с точки зрения сюжета второстепенный характер.

Так, в главе о продаже американским туристам рецепта самогона — по «Великому комбинатору» — замученным гидом дана одна версия дежурных воспоминаний о Москве: «Потом по программе: Третьяковская галерея, Кремль, Василий Блаженный, немножко строительства, Парк культуры и отдыха, танцы народностей… Все в порядке, честь честью. Им это нравится. Балет, большевики…», а по «Золотому теленку», где реплика перепоручена Бендеру — несколько иная: «Что же они здесь делают, на распутье, в диком древнем поле, вдалеке от Москвы, от балета “Красный мак”, от антикварных магазинов и знаменитой картины художника Репина “Иван Грозный убивает своего сына-двурушника”?» Теперь говорит не официальное лицо, а Бендер, потому добавлена очередная острота о пресловутом полотне И.Е. Репина (ср. «Иоанн Грозный отмежевывается от своего сына»). А самое интересное: Остап называет «антикварные магазины»; в связи с этим Ю.К. Щеглов вспоминает «Красное дерево» Б.А. Пильняка[321], но тем самым это ведь — автоцитата, аллюзия на «Двенадцать стульев». В материалах к роману, по указанию Л.М. Яновской, была даже прямая фраза: «Остап рассказывает о 12 стульях»[322].

В следующей главе провинциальные художники-экспериментаторы равно именуются «Диалектическими станковистами», а изобретательный Феофан (Мухин; в «Великом комбинаторе» — Копытто) творит не красками, но овсом и другими злаками. В «Золотом теленке» в сцену добавлена актуальная реплика Бендера: «Ну как яровой клин? — спросил Остап, просовывая голову сквозь решетку садика. — Посевкампания, я вижу, проходит удачно! На сто процентов?» Хотя трудности с сельским хозяйством вообще показательны для советской