Осколки - Евгений Игоревич Токтаев

class="p1">«Мы». Посмотрел Антенор внимательно и на этих «мы». И с первого взгляда понял, что роль супругов они играли недолго, а потом перестали играть и просто начали в этой роли жить.

И ведь какое дело — трое мужчин прежде было у Барсины. Сначала её выдали за Ментора, полководца Артахшассы Вауки, вновь покорившего для царя царей Египет. После его смерти отдали его брату, Мемнону, коего Александр считал самым опасным из своих врагов. Затем она стала военной добычей Искандера Двурогого. Он её не любил, да и красотой не пленялся, хотя Барсина ею блистала несмотря на то, что была старше царя на семь лет. Держал в обозе. Не обижал, но с женой, матерью и дочерями царя царей, попавшими в плен в Дамаске, обходился лучше. Внимательнее. Участливее.

Она и сама не знала, зачем он в конце концов вошёл к ней. Вернее, слышала, что его к тому подталкивал Парменион, озабоченный тем, что у царя нет наследника. Но Александр старика давно уже не слушал. Выбор самого Пармениона никого не удивлял. За тридевять земель от Македонии где взять знатную македонянку? Ну, можно, конечно, привезти, но и сам царь как-то не был в восторге от такой идеи, да и Олимпиада в письмах тому способствовала. По ней лучше варварка, которая головы поднять не посмеет, чем молодая конкурентка, которая на саму царицу-мать будет смотреть, как на эпирскую полуварварку.

Александра привлекала Таис, а также персиянки. Вторые необычностью своей, а первая славой, умом и ослепительной красотой. Вот Таис бы он сделал своей царицей и наплевал бы на все условности. Сам не раз поминал великую гетеру Аспазию, жену Перикла. Но не срослось. Виной тому возникшая у царя страсть к слиянию народов.

Вот она, эта страсть, македонянами непонятая, особенно пугала Пармениона. Царь внимательно смотрел на персиянок. Выбирал. Потому встревоженный старик и стал подталкивать к Александру Барсину. Она ведь персиянкой была только наполовину. Эллинка по матери. Говорила на койне свободно, как на родном языке с правильным ионическим выговором. Одевалась, как эллинка. Опять же очень красива. И плодовита, уже рожала. Дочь её потом выдали за Неарха. Потому-то он и предлагал Геракла в цари, царским зятем рассчитывал стать.

Слушал Александр Пармениона, слушал. Потом убил его, а всё же послушался и взял Барсину. В Бактрии она родила сына, которого царь не признал законным, а всё потому, что в жизни его к тому времени появилась Раухшана, дочь князя Вахшунварта. Она и стала законной царицей.

А Барсина не стала. И, как сама потом поняла, к лучшему. Трое мужчин у неё было прежде, великих мужчин, а счастье она обрела с четвёртым, простым сотником.

Шёл дождь. Мелкий, моросящий дождь, почти бесшумный, лёгким, едва заметным перестуком невесомых капель по крыше, он вторгался в заунывную песню горской флейты. Небо, ещё утром ясное, сейчас было почти полностью затянуто тучами, лишь далеко на западе пробивался тусклый свет солнца.

Прикрыв глаза, Антенор слушал печальную мелодию флейты. Он не видел музыканта, ему казалось, будто песня льётся отовсюду. Словно вода, сглаживающая острые грани прибрежных камней, музыка притупляла остроту чувств, успокаивала, баюкала.

Он сидел на деревянной колоде, привалившись к стене дома и смотрел на Нарьяману. Тот стрелял из лука в мишень. Состязался с Месхенет. О чём-то они весело болтали. Месхенет снова удивила Антенора. После той первой ночи, они были вместе уже много раз, она оттаивала на глазах, но тут всё равно удивила. Какой-то неожиданной непосредственностью в общении с мальчиком. Гетайр не сразу вспомнил, кто она и насколько хорошо умеет располагать к себе людей.

Антенор представил её Нарьямане, как свою жену, хотя они не сочетались браком ни по эллинским, ни по египетским обычаям. Она не стала возражать. Улыбнулась, подтвердив его слова.

— Я буду её чтить, как тебя, — пообещал Нарьямана.

Антенор тоже улыбнулся и взъерошил темные с рыжиной волосы мальчика.

Нарьямана его обожал. Это отношение зародилось в тот самый приезд после Норы. Антенор смутно догадывался, почему. Митробата мальчик знал, как своего родного дядьку. Знал, что отец погиб. И хотя воспитывался мужчиной достойным во всех отношениях, видать где-то в глубине души тосковал по отцу, которого никогда не видел. И когда заявился Антенор, он, как видно, его и наделил придуманным образом, хотя прекрасно знал, что тот ему не отец и вообще не родственник. Но старший друг. Митробат — почти отец, его надо чтить, слушаться. Он учит всему и может палкой по спине приложить за шалости. Ему не очень-то расскажешь, что на душе. А вот Антенору можно. Он друг.

И вот сейчас, обняв Антенора, Нарьямана торопливо вываливал всё то, что так давно хотел рассказать. За три года разлуки. Всё, накопившееся на душе. Он знал, что Антенор человек Эвмена и потому, когда до их захолустья дошли слухи, что Антигон разбил Эвмена, Нарьямана несколько дней ничего не ел. Переживал. Это известие накрыло его таким горем, от которого он очень долго не мог оправиться, не на шутку перепугал мать с Митробатом. А теперь словно затычку вышибли и радость полилась бурным потоком, всё сметая на своём пути.

Наконец, пришло время серьёзному разговору. За поздним ужином в саду под звёздами они собрались все вместе. Все свои. Не было Симонида, с которым они распрощались недалеко от Хрисаориды. Антенор не хотел ему показывать убежище Геракла, да тот и не жаждал. Денежных обязательств у них друг к другу не было, попрощались и разошлись.

Нарьяману тоже не позвали, Антенор сначала хотел поговорить со старшими без него. Гетайр рассказывал долго, очень подробно, начав ещё с событий до Габиены. Дважды подливали масло в лампу. Наконец, рассказ подошёл к концу.

— Надо решить, что делать дальше, — закончил он, — я думаю, здесь оставаться нельзя. Будет искать Птолемей. Наверняка будет и Антигон.

Он замолчал. Повисла долгая пауза. Барсина и Митробат переваривали услышанное.

Наконец, сотник сказал:

— Я слышал эти разговоры о мальчике. В Хрисаориде. Возможно, иные их пропустили бы мимо ушей, но как только просочится хоть полслова о том, что Лагид или Одноглазый заинтересованы, всем сразу найдётся дело до парня.

— Если слухи распускает Фарнавазда, он позаботится, чтобы они не утихли сами собой, — добавила Барсина, провела пальцем возле уголка глаза и вздохнула, — о Светозарный, зачем ты лишил его разума…

— Ты думаешь, он хочет погубить мальчика? — спросил Митробат.

— Нет, конечно же нет. Он хочет снова возвыситься, потому и начал эту игру. Но ведь он не царь, не хшатрапава и воинства у него нет, а