Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон

— Я отведу вас туда, — пообещал отец Тэппер. — Вы должны это увидеть. Все там покрыто песком и землей, чтобы солнце не повредило старинные предметы, но я надеюсь когда-нибудь возвести крышу над этим местом и обезопасить его на будущее.

И вот я стою в утренней тишине, глядя вниз, на сад. Солнце, вставая из-за Гергесских гор, медленно карабкалось в безоблачное небо, и сад представлял сплетение солнечных пятен и теней, его постепенно заполняли голоса раннего утра, какие-то писки, шорохи, хлопанье крыльев, воркование голубей, а из источника, скрытого от взора цветами, с журчанием текла вода.

Мне казалось, исчезли прожитые годы и я вновь стал мальчиком, который проснулся первым в доме и с восхищением смотрит на прекрасный мир. Я чувствовал себя органической частью мироздания, а оно было частью меня самого. Синий зимородок, балансируя на самой верхушке ели, прилетел сказать мне «доброе утро», а крошечная черная ящерка на тропинке, заметив мое движение, замерла и подняла голову, разделяя гармонию мира и царящее в нем братство. Та же радость жизни заставляла меня когда-то мчаться через луга навстречу восходу, вела на окраину лесов, где играли кролики, на берег ручьев, в которых прыгала в воде форель, а теперь это чувство заставило меня увидеть совершенное утро, подержать в руках его красоту. Я набросил на плечи полотенце и вышел в сад, на тропу, прорезанную в скале, уходящей в озеро. Тропа вела к югу, в густой эвкалиптовый лес, вплавленный в широкую пустынную равнину Генисарета.

Вокруг не было ни души. На краю леса поток свежей воды вытекал из бассейна, нависающего над скальным обрывом. Бассейн был тихим и глубоким. Я прилег на ствол и наблюдал, как ныряют два зимородка. Они кругами летали над бассейном, потом внезапно начинали часто-часто бить крыльями, одновременно направляя длинные клювы к воде, превращаясь в необычные стрелы. А затем камнем падали в водоем. На мгновение коснувшись воды, они вновь поднимались; и на долю секунды я видел серебристый блеск рыбы в их клювах. Камни вокруг бассейна были усыпаны водяными черепахами. Они напоминали пирожки из грязи, которые лепят дети, некоторые были темными от влаги, другие светлыми, просохшими на солнце. Когда я шевельнулся, они мягко заскользили со скальной полки в водоем.

Возле озера я заметил узкий валун в форме полумесяца. Я скинул одежду и ступил в Галилейское озеро. Вода была очень холодной, но это доставило мне удовольствие. Каменистое дно было жестким, но это не имело значения. Я шел и шел по мелководью. Солнце согревало мое тело, но ниже колен ноги казались погруженными в лед. Вскоре я достиг глубины, на которой можно было плавать. На мгновение я замешкался, но потом упрекнул себя в трусости и окунулся. Вода уже не была такой холодной, и я поплыл в сторону Гергесских гор, которые вставали над озером, укутанные утренними тенями, и лишь на выступах были озарены солнцем. Потом я медленно поплыл назад. С левой стороны я видел, как изгибается берег в направлении Тиверии. Я мог даже разглядеть скопление белых коробок, обозначавших город. Передо мной открывалась бурая равнина Генисарета и темная полоса эвкалиптов. Сладостное, ласкающее прикосновение воды, ее прекрасная голубизна этим зачарованным утром приводили меня в состояние экстаза. Я услышал над головой хлопанье крыльев, перевернулся на спину и увидел стаю белых голубей из Табги, круживших в воздухе. И вдруг заметил в небе едва различимую серебристую луну, тающую в синеве.

Я побежал назад, в Табгу. На завтрак был мед.

Я отправился с отцом Тэппером, чтобы взглянуть на руины церкви Хлебов и Рыб. Они находились всего в пяти минутах ходьбы от приюта.

Никто не знает, когда была выстроена эта церковь. Возможно, ее возвели в конце римской эпохи, а потом перестроили. Все, что от нее теперь осталось, — мозаичный пол и основания немногих колонн. Старый бедуин, охраняющий драгоценную реликвию, взял метлу и смел покрывающий находку слой земли, и с каждым взмахом на солнечный свет являлся чудесный фрагмент общей картины. Пол был выложен небольшими мозаичными композициями, изысканными по цвету, в них доминировали синие и зеленые тона. Кем бы ни был художник, он знал и любил птиц Галилейского озера и сумел передать это самым выразительным образом с помощью цветных камней. Пол разделен на квадраты, примерно равные по размеру обычному ковру, и каждый квадрат украшен декоративным изображением птиц и зверей, выполненных так любовно и даже с чувством юмора, что легко вообразить, как создатель этих образов прятался в зарослях тростника, с потаенной улыбкой наблюдая за смешными движениями уток и журавлей, за уверенным щебетанием мелких пташек, мельтешивших в камышовых зарослях.

Мне особенно понравился портрет самодовольного гуся, пытающегося сорвать цветок лотоса. И другая одухотворенная картина: сражение между цаплей и змеей. Еще там была толстая перепелка. Я восхищался поразительным мастерством, которое проявил художник в передаче тех неуловимых и для многих совершенно неподатливых мгновений реальности, той секунды, когда водоплавающие птицы отрываются от глади озера и один-два раза делают своеобразные взмахи крыльями, как человек, который зевает и потягивается, чтобы взбодриться от сна. Это всего лишь мгновение, которое тут же исчезает. Но мастер, века назад наблюдавший за птицами на Галилейском озере, сумел запечатлеть эти мимолетные сцены, используя крошечные многоцветные камни, и среди его побед можно отметить птицу, похожую на журавля: кажется, вот-вот она взмахнет крыльями и вытянет шею, грудь выпятилась, хвост задран вверх, а одно крыло чуть выше другого.

Единственное четвероногое животное, представленное среди этих картин великого, но неизвестного художника, — смешное существо вроде кролика. Вокруг шеи у него повязана красная ленточка. Мне приятно думать, что это был домашний любимец самого мастера, потому что человек, с такой точностью и юмором наблюдавший за природой, должен был любить животных. Мне также хотелось верить, что он поместил своего питомца на картину в твердой надежде, что это порадует Господа.

Центральная тема мозаики — корзина с хлебами, а по сторонам ее изображены рыбы.

Есть нечто завораживающее в этом мозаичном полу, полагаю, дело в том, что в отличие от большинства древних реликвий, вроде разбитой колонны или цоколя, это произведение явилось из могилы целостным, донося до нас свою главную идею через времена и языковые барьеры. Если бы внезапно мы услышали голос из-под земли, произносящий: «Я думаю, дикая утка на озере выглядит довольно забавно, не правда ли? Вы обращали внимание, как они переворачиваются хвостом вверх? А наблюдали за их выражением в момент, когда они выныривают на поверхность? А эти толстые перепелки и такие худые аисты, какие они славные!» — если бы раздался такой голос, обращенный к нам и тщательно выговаривающий слова, мы бы все равно не смогли бы острее ощутить присутствие художника.