У нас все хорошо - Арно Гайгер

Люди говорят много.

Забывчивость — лучший помощник палача.

Человек не живет даже единожды.

Жизнь состоит из множества дней. И этот день закончится.

В мемуарах графини де Жанлис[87], издание первой половины девятнадцатого века, пятьдесят первая, и последняя, глава посвящена речевым шаблонам, с помощью которых путешественник общается со своим врачом на смертном ложе. Транскрипция фраз на чужом языке.

«Мне конец?»

«Придется ли страдать от сильных болей?»

«Я готов предстать перед Господом».

(Аплодисменты.)

В уже погасшем телевизоре, пока он еще работал и если была включена нужная программа (если-если-если), три года назад умерший русский режиссер отвечал на вопрос, что есть жизнь:

— Катастрофа.

Следует скрывать то, к чему имеешь некоторую склонность.

Да?

:?

Да.

(Black out[88].)

Среда, 20 июня 2001 года

Утром Штайнвальд и Атаманов приварили свадебный подарок Штайнвальда — обручальные кольца — в моторном отсеке «мерседеса», пряча их там от таможенных и налоговых служб, которых они опасаются. Сейчас они стоят рядом с Филиппом в раскованных позах и наблюдают за рабочими, с помощью автокрана разбирающими большие участки крыши и складывающими черепицу у кромки. Когда кран некоторое время не используется, Атаманов вычищает водосточный желоб. В это время Штайнвальд приносит из подвала топор. Он собирается срубить растущее слишком близко к дому абрикосовое дерево, чтобы кран смог заехать и за дом. Филипп не вмешивается, он понимает, что дерево мешает. Однако когда он удаляется к своему крыльцу, он думает: как жаль, что вместе с деревом исчезнет и щетка, висящая на нем. Кто-то привязал ее щетиной вверх к ветке, которой требовалась подпорка. Но дерево было тогда молодым и выросло с тех пор еще почти на полметра.

Топор методично входит в ствол. Повернув голову на стук, Филипп слушает удары и (и) при этом представляет себе, как от них начинает сотрясаться земля под домом, как в комнате Атаманова падает на пол лицом вниз фотография его невесты, как с трудом удерживается сложенная на обрешетке черепица. Штабеля ее рассыпаются, черепица скользит по крыше, съезжает через край и со страшной силой обрушивается на Филиппа.

Его отец часто рассказывал одну и ту же историю — о том, как в пятидесятые годы самое сильное из когда-либо зарегистрированных землетрясений в Австрии застало его в Естественно-историческом музее, как нарочно, в окружении чучел животных. Животные вдруг задвигались и целыми рядами попадали со своих шестов, камней и подставок. Стекла витрин полопались, а он, отец Филиппа, только с трудом удержался на ногах, разинув рот и выпучив глаза, потому что совершенно не мог понять, что происходит. Этот рассказ глубоко впечатлил маленького Филиппа, он не переставал удивляться, представляя себе падающих животных: снежную козу, яванского носорога, сицилийского карликового слона. Однако со временем Филипп убедился, что отец обманул его. Вероятно, кто-то рассказывал ему о том землетрясении и его последствиях для Естественно-исторического музея или отец прочел об этом в газетах и допридумывал пару деталей. Как бы то ни было, Филипп тоже может прекрасно выдавать эту историю за свою собственную.

Он слышит, как падает абрикосовое дерево. Вскоре после этого он направляется за дом, чтобы посмотреть, как продвигается там работа. Атаманов стоит возле крана и, заложив руки за спину и запрокинув голову, наблюдает за кровельщиками, которые заменяют подгнившую обрешетку крыши. Раздетый до пояса Штайнвальд, сдвинув на затылок шляпу, вырезает заросли кустарника промеж оставшихся деревьев. Вообще-то Филипп собирался рассказать Штайнвальду историю о чучелах и землетрясении в Естественно-историческом музее, но вместо этого напускается на него, крича, чтобы тот оставил наконец в покое сад. Штайнвальд сдерживается, прекращает работу, не двигается с места и только слегка краснеет. Филипп с трудом пытается совладать с собой. Я с этим покончу, думает он, они же меня просто ставят в дурацкое положение (они просто ставят меня в дурацкое положение!).

— Я больше не позволю так себя унижать. Вы меня постоянно водите за нос.

Штайнвальд морщит лоб, озадаченный тоном Филиппа. Он собирается что-то возразить. Но не успевает вымолвить и слова, Филипп поворачивается к нему спиной и размеренным шагом, с высоко поднятой головой возвращается обратно к крыльцу.

Там он ужасно злится на свое поведение. Напустившись на Штайнвальда, он сразу же понял, что сад вряд ли истинная причина для такой сцены. На самом деле он (Филипп) в ярости, потому что Штайнвальд и Атаманов не хотят либо приглашать его на свадьбу, либо брать с собой на Украину; да только какая разница. Некоторое время Филипп раздумывает, как исправить случившееся. Но он ничего не может придумать, по крайней мере чего-то такого, что не вызвало бы нового припадка ярости. Несколько раз он встает со ступенек, заглядывает за угол дома, но не может заставить себя подойти к Штайнвальду и извиниться. Он мрачно удаляется в сад. Встав рядом с одним из стульев, он прислоняется спиной к стене и наблюдает за кровельщиками, передвигающимися по скату крыши в тяжелых башмаках и с килограммами инструментов на поясе. Двое рабочих мочатся на свежеуложенную черепицу. Это якобы ритуал такой, кроме того — экономия времени. Ребят трудно в чем-либо упрекнуть. Работа спорится. Пока кровельщики опорожняют свои мочевые пузыри, Филипп осознает, что скоро останется один: кровельщики уйдут, Штайнвальд и Атаманов уедут на Украину. Через два дня. Йоханна в припадке не зная чего купила себе новый велосипед, а ее старый, им починенный, стоит в его гараже. Уже несколько дней Йоханна не показывается. Не слышно и детских голосов из соседского сада, которые Филипп слышал еще час назад.

Когда он услышал детские голоса, ему показалось, будто он сам играл еще вчера. Но сейчас, без голосов за спиной, он не может объяснить, как возникло это впечатление. Сейчас ему кажется, что он — всего лишь большой хвастун, который все выдумывает: погоду, любовь, голубей на крыше, бабушку с дедушкой, родителей и свое детство — его он тоже (всего лишь) выдумал.

Он продирается к западной части стены, там он пытается выдрать из земли елочку, едва достающую ему до бедра, но ему это, однако, не удается, он только оцарапывает себе ладони. Не желая просить у Штайнвальда топор, он приносит из подвала тупую ножовку, которая постоянно застревает в стволе, так что Филипп несколько раз чуть не получает вывих запястья. Он пилит как сумасшедший и почти доводит мышцы до спазма, но тут деревце наконец ломается. Остается только перепилить кору. После чего Филипп отправляется с елкой под мышкой к Штайнвальду, протягивает ему дерево и просит позаботиться о том, чтобы кровельщики укрепили елочку на коньке крыши.

— Вечером я хочу устроить небольшую вечеринку, этот день стоит того, чтобы его отпраздновать. Дом ведь почти как новый.

Prepared for the future[89].

Штайнвальд с минуту пристально смотрит на Филиппа, будто у того горячка, затем требует:

— Сначала возьмите свои слова назад.

Вот собака, проносится у Филиппа в голове, это шантаж. Он набирает в грудь воздуха. Негодяй.

— Я беру свои слова назад.

Штайнвальд кивает. Берет елку, прислоняет к стене дома, ощупывает свою рубаху, висящую на ветках сирени, и протягивает Филиппу сигарету. Они долго молча курят. Затем Филипп идет в дом, заказывает по телефону еду и выпивку на пятнадцать человек, фейерверк и несколько факелов. После всего этого он полностью посвящает себя задаче пригласить как можно больше гостей.

Йоханна говорит, что у нее на вечер уже запланирована встреча, а кроме того, этой ночью обещают дождь.

Филипп спрашивает, это что, метафора или она вновь предпочитает лучше говорить о погоде.

— Циклон господствует на всех фронтах.

Она ворчливо отделывается от его реплики и заявляет, что на ее приход рассчитывать нечего, совершенно определенно, помимо запланированной встречи она терпеть не может мясо-гриль, это слишком напоминает ей о ее первом месте подработки в каникулы — на Венской ярмарке. Кроме того, есть еще ребенок и Франц (и его брюки, яйца, башмаки, ноги, ключ от мастерской, дом, картины, письменный стол, черный верблюд и город).

Потом еще:

— Мне завтра рано вставать.

Ах вот оно что.

— Я уже все понял.

Ничегошеньки он не понял. Больше всего он не любит, когда чувствует, что его бросают, оставляют на произвол судьбы (это ему никогда не нравилось), а также когда Йоханна дает ему понять, что он пристал к ней как банный лист, действуя ей на нервы. Сваливается ей на голову и сваливается. Как муха в суп, как незваный гость, который хуже пьяницы.