Драконово семя - Саша Кругосветов

околеют от холода. Все так думают поначалу. Поверьте мне, это глубокое заблуждение, как, впрочем, и многие другие ваши вполне искренние заблуждения. Там есть преотличное убежище от ветра… В общем, идемте… «Ищите да обрящете» – это не Господь сказал, это падший ангел сказал – во всем наперекор Богу, – произнес их лидер.

К середине дня еще похолодало. Всю дорогу до края причала мальчишки отворачивались от дувшего с Онеги порывистого ледяного ветра.

В пространстве между причалом и складом в беспорядке сгрудились пустые контейнеры. Пятеро мальчишек забирались в просветы между ними, носились по образовавшимся проходам, внезапно выбегая и сталкиваясь лбами, удирали и догоняли друг друга, по-детски резвились. К тому моменту, когда главарь обнаружил в самой гуще серебристых контейнеров единственный, на котором сохранился железный каркас, а две торцевые стенки были выломаны, остальная компания изрядно утомилась.

Там действительно ветра почти не было. Моргенрот зажурчал, забулькал, подражая свиристели, чтобы созвать разбежавшихся товарищей. Все пятеро устроились в контейнере, кто на фанерном полу, кто – опершись на стены; в какой-то момент им показалось, что их необычное транспортное средство сейчас подхватит невидимый кран и унесет в пасмурное небо.

Они поочередно читали вслух каракули, написанные маркером на внутренней стороне фанеры: «Не потеряйся в том, чего нет!», «Не падай духом где попало», «Многие думают, что думают», одни – иронично-философские, другие препоганые…

Словно в буриме, каждая последующая строка прихотливо искажала и переиначивала желания и мечты предыдущего автора: «Позови золото – Au!», «Единая Гвинея», «Заглянул в светлое будущее и ослеп», «Бесполезность – еще не предел», «Женой моей буш, да?», «Скатана, ты не найдешь лудше», «Выходи за меня, гадина, я тебя люблю, дура!», «Любовь для даунов», «Времени нет, а ты есть», «К черту вашу взрослую жизнь», «Обещали будущее взамен школьных сочинений», «Мы и дальше будем превращаться в таких отвратительных взрослых?», «Рано или поздно полнота чувств станет пустотой», «Если не складывается, вычти», «В магазинах есть только две вещи: мешки для мусора и мусор для мешков», «Гламур для дур», «Саша мерзнет, грей Сашу, Сашу Грей[80]», «Поезд в светлое будущее ограблен», «Полный мир пустых душ», «Надеюсь, все это не навсегда»… Здесь же с душевным трепетом: «Обменял баксы. Жизнь хороша!» На рисунке – сухогруз, от него четыре стрелки: горизонтальные к Чёлумжи и Петербургу, верхняя вела в Рай, нижняя – в Ад; рядом – заключенная в жирный круг крупная надпись: «Бог, ты где?» Кто побывал в этом контейнере – моряки, студенты, школьники? Все здесь кричало об одиночестве, о мечтах, которым не суждено сбыться, все было пропитано неуверенностью, тревогой и щемящей тоской.

– Ни слова правды, – сказал Моргенрот и постучал хрупким кулачком по исписанной стене. Он ведь раньше говорил им, что на этом мире стоит клеймо, снять которое под силу только им, группе избранных. Неужели всё, крушение надежд?

– Давай-ка, Тёма, отчитайся, что там приключилось с твоим героем? Говорят, он вернулся. – Голос их главаря звучал холодно и ядовито.

– Да, он вернулся, – неохотно ответил Игнат. Ему явно не нравилось, что разговор развернулся в эту сторону.

– Ну и как, совершил ли наконец наш герой что-нибудь особо героическое?

– Героическое – не знаю… Говорит, что их лайнер попал в зону опасной турбулентности над Филиппинским морем, что тот ураган был настоящим кошмаром. Борт и купили-то у иностранцев уже не новым, да и корабль старый, двадцать лет почти, так что чуть серьезный шторм – сразу лайнер теряет герметичность, падает давление в салоне. Самолет был какое-то время без связи, в пассажирском салоне отключалось электричество, их бросало во мрак, у экипажа ежеминутно возникали новые проблемы – некогда было бояться… Подгорный сказал: «Сколько лет летаю, а шторм не люблю. Каждый раз кажется: это конец. Странное было предчувствие, но все обошлось…»

– Промочил, наверное, штаны от страха твой Подгорный, вот что я тебе скажу. Вымок, словно мышь, как тогда – под фонтанчиком в парке.

После слов их лидера мальчишки покатились со смеху и уже не могли остановиться.

Игнат воспринял его высказывания как явную насмешку в свой адрес, но, набравшись терпения и выдержки, довольно бесстрастно продолжил рассказ о буднях Подгорного – так, словно отчитывался о достижениях незнакомого человека.

До четвертого июня Подгорный слонялся по дому. Новость о том, что пятого числа борт уйдет без их гостя, стала для Игната настоящим ударом. Мужчина, всегда составлявший единое целое со своим самолетом, являвшийся частью улетающего за горизонт борта, по собственной воле отказался от судьбы летчика, вырвал из своей жизни бескрайнюю синеву воздушного океана.

Конечно, в течение всей этой недели Игнат повсюду следовал за Подгорным, слушал рассказы о путешествиях, пополнял копилку своих познаний о жизни летных экипажей, об их буднях в далеких портах. И тем не менее Игнат обратил внимание на то, что день ото дня Подгорный все больше пропитывался мерзким запахом будней большой земли. Запахом дома, города и его окрестностей, спокойной жизни, привычной культуры городских приветствий, запахом годами стоявшей неподвижно мебели, бухгалтерских книг, которыми занималась мама, запахом совместных «семейных» прогулок… Трупным душком обыкновенных городских жителей.

Начались уже прилежное обучение Подгорного континентальным манерам, чтение взахлеб рекомендованных мамой вздорных книг и архаичных альбомов по мертвому искусству пращуров, лекции Ларисы о принципах бухгалтерского учета, попытки «со вкусом» носить офисные костюмы… Наконец однажды Подгорный вместе с Ларисой уже отправлялся на мамину работу. Держался бодрячком, предварительно напялив подогнанный специально под него английский пиджак.

– Бодрячком, – задумчиво произнес Игнат, играя этим словом на кончике языка так, словно это был небольшой кубик льда.

Смех утих. Слушая рассказ Игната, мальчишки прониклись пониманием тяжелых семейных обстоятельств, настигших их приятеля. Угадали в них и собственное незавидное будущее. В этом ничтожнейшем из миров ничего по-настоящему стоящего может так никогда и не произойти!

– Выходит, что бодрячком, – Макаренко с удовольствием продублировал интонацию Игната.

В просвете между контейнерами на мгновение показался небольшой катер, по диагонали прорезая водную гладь и вздымая белые волны; стук его жизнерадостного мотора еще долго носился по округе.

– Ну и что, Шарий, – Моргенрот лениво прислонился к фанерной стене, – хочешь вновь вылепить из него героя?

Закончив свой рассказ и услышав такой вопрос, Игнат внезапно ощутил необъяснимо тяжелый холод под сердцем. Молча разглядывая свои ботинки, он ответил явно невпопад:

– Подгорный пока еще хранит в шкафу фуражку, форму, форменное пальто. Похоже, не собирается выбрасывать.

Макаренко привычно не обратил внимания на замечание собеседника и звонким голосом возвестил, что существует единственный способ вновь сделать героя из этого летчика. Сейчас он не станет объяснять как, но