Вдоль по лезвию слов (сборник) - Тим Скоренко

Когда всё заканчивается, он засыпает прямо там, в кресле. Шэннон тихо встаёт и одевается, тяжёлая рука Саймона свешивается с кресла на пол. Шэннон идёт в прихожую, чтобы повесить куртку Саймона в шкаф, и тут замечает, что дверь открыта, потому что Саймон забыл захлопнуть её. В другой день Шэннон и шага не сделает за порог, но после сегодняшнего разговора с Нептуном она думает, что может просто выглянуть, посмотреть на мир снаружи, и Саймон ничего не узнает.

Она выходит на площадку и смотрит в лестничный пролёт. Двумя этажами ниже хлопает дверь, раздаётся человеческий голос. Мелькает мужская голова, потом исчезает. На её площадке четыре квартиры и какой-то коридор, ведущий в глубь дома. Она идёт по коридору и приходит на точно такую же площадку, где расположены ещё четыре квартиры. Шэннон всегда ходит босиком, и теперь у неё грязные пятки, потому что на площадке пыльно, и Шэннон думает, что здесь нужно всё прибрать, нужно вычистить пыль, нужно вымыть стенки, оттереть эти отвратительные чёрные пятна на потолке.

Шэннон видит окно. Она приближается к нему и смотрит. Окно выходит на другую сторону дома. Она видит величественные башни вдалеке, она видит взлетающий самолёт, она видит закатное солнце – гораздо более яркое, чем на теневой стороне, и среди этого великолепия воздух складывается в силуэт могучего мужчины с трезубцем. Мужчина разводит руками, пытаясь охватить весь город, и Шэннон тоже разводит руки, потому что город готов склониться перед ней, и в этот момент грубая мужская рука хватает её за тонкую шею и тащит назад.

Саймон тащит её назад, в квартиру, он неразборчиво рычит и говорит непонятные для Шэннон слова. Шэннон впервые видит Саймона таким. Он вталкивает её в квартиру, захлопывает дверь и снова хватает Шэннон.

«Куда ты пошла, сука?!» – кричит он.

Она больно ударяется о стол и падает на пол. Он наваливается на неё, спускает штаны, рвёт на ней одежду. Она молчит, ей больно, она плачет, но понимает, что заслужила, что именно так он и должен поступить, что любовь не всегда бывает приятной и радостной, что любовь может оказаться жестокой, может стать наказанием.

Он наваливается на неё, и ей так больно, что она не сдерживает крик, и она кричит, а он бьёт её кулаком по лицу и ревёт: «Заткнись». Она бьёт его по спине, но для него это ничего не значит, это комариные укусы, это мелочи, но она – инстинктивно – хочет прекратить эту пытку, эту боль, она вся горит изнутри, а он ёрзает на ней, и бьёт её, и она протягивает руку и нащупывает корзинку со своим рукоделием, и находит там ножницы, и бьёт его ножницами, неуклюже, слабо, но он вдруг замирает и начинает хрипеть.

Из шеи Саймона бьёт кровь, она заливает лицо Шэннон, эта кровь солёная и мерзкая на вкус, но она попадает ей в рот, и Шэннон пытается оттолкнуть Саймона, но он слишком тяжёлый, и у неё ничего не получается. Ей больно и страшно, и она собирает последние силы и выползает из-под его тела, и она вся в крови – его и своей. Она смотрит на окровавленные руки, и ей кажется, что из этого моря крови появляется Нептун, который говорит ей:

«Теперь ты поедешь к океану».

Она размазывает кровь по подоконнику, по столу, не в силах уйти. Кровь стекает по её ногам – её собственная кровь, и по рукам – его кровь.

Он уже не шевелится, он лежит на полу, лежит на животе, и глаза его остекленели, а рука судорожно сжимает ножницы, которые он выдрал из шеи. Шэннон подходит к Саймону и падает рядом с ним на колени. Теперь он мёртв, теперь Саймона нет, теперь, как в любом полицейском фильме, должен раздаться далёкий звук сирен, и её отведут в камеру, а потом её повесят, как повесили героя в одном фильме про убийство художника.

Но проблема совсем не в этом.

Проблема в том, что Шэннон Маккормик всего двенадцать лет и Саймон Маккормик – это единственный человек, которого она могла называть отцом и, называя его так, была совершенно права.

Этот рассказ я писал одновременно с «Каталогом Киллинсби» – для другого конкурса. И если «Каталог» занял первое место, то «Шэннон Маккормик» – последнее. Это был действительно интересный опыт – выставить реалистический, более того, наделённый элементами постмодернизма рассказ на конкурс фантастики. Эксперимент прошёл не зря: я понял, что написал именно то, что хотел.

Слово мальчика Мишко

Памяти Милорада Павича

Мальчику предстояло родиться в самый первый день осени, на какой бы месяц он ни выпал. Марфа знала это и старательно готовила колыбельную, чтобы спеть сразу после того, как ребёнок появится на свет. С песней мальчик скорее бы уснул, спящим-то жить гораздо проще, а Марфа всегда хотела для сына простой жизни. Листья уже желтели и были похожи на капли вина из полыни, тени вытягивались к полудню и пахли жжёным сахаром, снег постоянно грозил, нависая над горизонтом, а осень всё не наступала.

Блажо посматривал на живот жены с завистью, но врач с корабля слепых сказал, что позволит Блажо разделить с супругой муки деторождения, и последний готовился стать отцом, принимая настой из бересклета и трилистника. Время протекало слишком медленно, густой вязью покрывая окна и книги, а в дверях дома Блажо никогда не затихало движение, потому что стоило одному гостю выйти, как появлялся новый. Поэтому Блажо всегда мёрз, а Марфу держал в отдельной комнате, не позволяя выходить в выстуженную гостиную.

Мальчик, которого звали Мишко, уже барахтался где-то внутри Марфы так, что опрокидывал кувшин с вином, стоящий на противоположной стороне деревни, и старая ключница ползла к Йоновичам корить их за неумение обращаться с младенцем, которого ещё не было. Марфа гордилась сыном, потому что он рос сильным, а Блажо боялся за Марфу, потому что не верил, что она сможет родить самостоятельно. Впрочем, врач с корабля слепых сказал, что всё будет в порядке, а Блажо не имел оснований сомневаться в его словах.

Когда Мишко решил появиться на свет, осень пришла, но не та, которую ожидали Йоновичи, а следующая, осень тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, тяжёлая и мрачная, полная падающих теней и свободных птиц, умирающих прямо в полёте. Акушер с корабля слепых смотрел внутрь Марфы, точно надеялся найти там золото, а потом протянул руку и извлёк на свет серебряную ложку. «Там ещё достаточно», – сказал акушер и ушёл, оставив Мишко внутри. Мальчик выбирался аккуратно, глядя на жёлтую лампочку под потолком, на кувшин с молоком и на мотылька, который пытался вылететь через окно к таким же, как он, только иссохшим и опавшим. Когда Блажо взял мальчика на руки, то расплакался, потому что вспомнил, что так и не принял боль Марфы.